Я вышла в коридор, прислушалась: внизу раздавались громкие мужские голоса, хохот, звон посуды. Обо мне, кажется, никто и не вспомнил. И ладно. С правами и обязанностями разберемся завтра. Про еду думать не хотелось, да и корзина, что ехала с нами из города, почему-то оказалась среди моих вещей.
Вернулась, осмотрела дверь. Ключа нет, но есть вполне приличный засов. Закрыла двери, пошла в гардеробную, нашла и там засов. Хиленький, такой мужчину не удержит. Вот тут и можно порадоваться, что в покоях много мебели. Отодвинуть гору диванов и кресел надо постараться. Но на ночь здесь я все равно не останусь.
Все же хорошо, что я не аристократка! Горничной мне никогда не полагалось, так что с раздеванием — одеванием я всегда справлялась сама. Достала из баула домашнее платье — самое простое, без макси — вырезов, оборок и рюшей. Под платье полагались штанишки длиной до середины икры. Надела удобные комнатные туфли. Распустила волосы и взялась за расческу.
Гриву я отрастила богатую. Одно плохо: волнистые, тонкие — расчесывать замучаешься. Но я давно и к ээтому приспособилась. Вот, и косы уже заплела, теперь подколоть их повыше, чтобы не мешались. И можно идти на поиски более удобного пристанища. Удобного и безопасного.
Я поднималась по неширокой лестнице на третий этаж, когда совсем рядом раздался плач. Так плачут совсем маленькие дети: горько, надрывно, почти закатываясь в крике. Послышался смачный шлепок, второй и крик стал еще громче. Не люблю, когда дети плачут! У меня от этого сердце заходится и хочется убить того, кто смеет издеваться над слабейшим. Картина маслом: здоровая тетка в строгом сером платье сидит на стуле, перекинув через свое колено мальчишку и лупит его линейкой по обнаженным ягодицам.
— Прекратить! — рявкаю я, подбегая к ней, подхватываю малыша на руки и прижимаю к груди. — Прекратить! Как ты смеешь издеваться над беззащитным существом?
— А ты еще кто такая? — рычит в ответ эта грымза, подскакивая. — Я воспитательница виконта, граф Тарский вверил его моим рукам!
— Я — графиня Апрелия Тарская! И теперь я решаю — кто и как будет воспитывать этого ребенка!
Воспитательница упирает руки в бока, явно собираясь продолжить скандал, но мне плевать. Тот гнев, что копился в моей душе с самого бракосочетания, наконец-то получил возможность выплеснуться. И я почти вижу, как лиловые нити силы опутывают воспитательницу путами, тащут её к дверям и волокут по лестнице вниз — туда, где все так же слышатся голоса мужчин. Я иду следом, неся на руках все еще заходящегося в плаче ребенка.
— Так говоришь, эта красавица — твоя новая супруга? И ты теперь снова в хомуте, друг мой? — весело говорил один из красавцев, наполняя вином бокалы. Граф и шестеро его приятелей сидели в малой гостиной у накрытого стола, готовясь начать мальчишник.
— Да. И потрудитесь говорить о моей супруге вежливо, — хмыкнул Тариэл. — Она принесла мне приличное приданое, на которое я смогу восстановить не только свое имение.
— Прежде чем вы начнете восстанавливать имение, потрудитесь немедленно рассчитать вот эту, с позволения сказать, воспитательницу! — рыкнула супруга, почти пинком впихивая в гостиную почтенную матрону. На руках Апрелия держала всхлипывающего Артура.
— В чем дело, дорогая? — выгнул бровь граф, не трогаясь с места. — Мадам Генриетта имеет отличные рекомендации.
— Её рекомендации сейчас написаны линейкой на ягодицах вашего сына, Тариэл. Не угодно ли взглянуть? Следы линейки и синяки, конечно же, говорят о великом воспитательском таланте.
— Я имею все полномочия на воспитание этого несносного мальчишки! — вновь встала в позу мадам. — Вы просто не представляете, на сколько гадкими могут быть дети, ваше сиятельство!
— И что он натворил на этот раз? — равнодушно спросил граф. — Надеюсь, он не влез в горящий камин, как это было в прошлый мой приезд?
— Нет, ваше сиятельство. Он всего лишь вертелся за столом и пролил молоко. Поэтому мне пришлось наказать его.
— Линейкой за пролитое молоко?!
Один из гостей моего мужа смотрел на мадам и глаза его становились почти квадратными.
А второй поднялся, сгреб мадам за воротник платья и встряхнул так, что у неё клацнули зубы.
— Если бы моего ребенка за стакан пролитого молока ударила линейкой даже его мать — ей пришлось бы испытать это на собственной заднице. Тариэл, я был о тебе лучшего мнения.