Поближе подошел и Семен Кузьмич. Его интересовал плавильный пролет, и он попросил табличку с результатами работы плавильщиков. Что и говорить, картина получалась самая пестрая, что ни смена, то своя выработка: у Беспалова — 116 процентов, у самого Фомичева — 95, а у Сорокина — всего 71 процент.
Разговор закончился близко к полуночи. Решили, что Лукин подготовит подробный доклад о резервах производства, его обсудят на партбюро, а потом на партийном собрании, после чего уже можно будет идти к народу.
Втроем они вышли в цех и долго смотрели на колыхающиеся дымные огни вагранки и электропечей. Огни вспыхивали могучим заревом, заливая все ослепительным светом, так что трепещущие тени работавших у электропечей плавильщиков огромными силуэтами метались по стенам. Иногда, когда спускали заслонки или прекращался слив чугуна, в цехе становилось сумеречно и тогда ясно были видны повисшие в вышине белые точки электролампочек, с трудом освещавшие громадные пространства цеха.
В многоголосом шуме разговаривать было трудно, и они стояли молча, неподвижно, задумчиво. Наконец, Семен Кузьмич что-то сказал, Соломин не расслышал и наклонил к нему голову:
— Чего ты, Семен?
— Да Халатова вспомнил. Тяжел на подъем мужик, не знаю, как и сдвинем с места.
— Да, Халатов… — сказал Соломин.
Он и сам во время этого разговора задумывался о начальнике плавильного пролета Халатове. Тяжелый человек, это верно! Но бывали же случаи, что и не такие тяжелые люди снимались с места, когда их подхватывало сильное движение. А когда в цехе заговорят о коллективной стахановской работе…
— Нам, Семен, важно народ поднять! А руководители сами должны разобраться, что им делать, если не хотят вывалиться из нашей телеги… — прокричал он на ухо Фомичеву.
Глава двенадцатая
АЛЕША ЗВЕЗДИН
«Надо подумать, хорошенько подумать!» — так размышлял в этот вечер Алеша Звездин, ворочаясь в кровати и рассматривая световой квадрат на потолке. День закончился, и все то новое, что он принес, надо было обдумать, хорошенько обдумать…
Пора, давно пора что-то предпринять с уборкой земли. Нельзя же все время так мучиться с нею! Это хорошо, что Клава тоже думает над таким вопросом. Но вряд ли у нее что получится с ее затеей, с земляной меркой — мудреное дело… Интересно знать, как отнесется руководство цеха к его предложению расширить питатели? Все зависит от техчасти. Зря он не прошел от Клавы прямо на завод: может быть, дежурные слесаря ставят сейчас педаль на его станок? Вот было бы здорово! Потом его мысли приняли другое направление. С Сашкой надо обращаться осторожнее. Он хороший парень. Надо его поддерживать, чтобы он почувствовал свои силы, тогда он горы своротит… Клава права!
О чем бы Алеша ни задумывался, все мысли его теперь связывались с Клавой.
Как хорошо она сказала: не посматривать на жизнь со стороны, а всегда вмешиваться в нее, направлять в лучшую сторону. Замечательное правило! Алеша старался так жить, но получалось у него это бессознательно, неотчетливо, не так, как у Клавы.
Страница за страницей, Алеша припоминал свою жизнь.
В памяти встало самое первое воспоминание детства — дубовый лес, движущаяся повозка, две няни из Дома малютки. Шестеро мальчуганов, словно галчата, высовывали головы из выложенного колючим сеном короба и рассматривали дорогу. Няни время от времени покрикивали:
— Алеша! Миша! Не высовывайтесь — выпадете!
Но разве оторвешь городских ребятишек от зеленого, цветущего мира, верста за верстой развертывавшегося перед любопытными детскими глазами? Няни понимали это и кричали больше для порядка.
Где теперь эти няни? Хорошо бы их найти! Может быть, они рассказали бы ему о родителях. Живы ли отец и мать? Или погибли? Наверное, никогда ему этого не узнать!
В колхозе имени Чкалова ребятишек приняла Анна Никифоровна Луконина, «бабушка Стюра» — так они ее звали все двенадцать лет колхозной жизни. Правление колхоза ей, бездетной бобылке, доверило воспитание городских ребятишек. Двенадцать лет она водилась с ними, пока дети не подросли.
Часто приходил председатель колхоза Петр Иванович. Был он из славного отряда двадцатипятитысячников. Детей любил до самозабвения. Он садился на крылечке луконинской избы, закуривал и поочередно подзывал каждого воспитанника, оделяя сластями, иногда рассказывал сказки. Когда дети были совсем маленькими, затевал с ними игры.
В заключение говорил бабушке Стюре:
— Вижу я, Анна Никифоровна, государство не может обижаться на нас, что плохо обхаживаем доверенных ребятишек. Детишки сытые, чистые, по повадке смелые.