— Что же было потом? — нетерпеливо спросил Николай Матвеевич.
— Я сказала, что все равно буду бороться за предотвращение брака. Я права.
Николай Матвеевич шумно и облегченно вздохнул, словно от того, как ответила Рая своему начальнику отдела, зависело очень многое.
— Молодец! Правильно ответила…
Рая улыбнулась и махнула рукой:
— Он сказал: «Пеняйте на себя, товарищ Рысева! Я вас переброшу на другой участок, в другой цех, и не старшим контролером, а простой браковщицей!» Я сказала, что и на другом участке буду работать так же. «Тогда выгоню из отдела! Можете идти!»
Рая отставила пресс и с силой сцепила пальцы.
— Обидно? — спросил Соломин.
— Очень обидно! — проговорила Рая. — Обидно, Николай Матвеевич! Как он не может понять, что я стараюсь не для себя, а для производства, что производству будет лучше, если я буду работать по кольцу? Куда проще работать по-старому: направо — годный стержень, налево — негодный…
Рая расстегнула полевую сумку и вынула оттуда исписанный лист бумаги.
— Вот, вчера я всю ночь просидела и сделала выборку, сколько брака дает смена, когда работают контролеры по кольцу и когда идет простая разбраковка. Ведь брак можно свести до нуля, если поднять на это дело всех контролеров. Я-то уверена, а вот вы…
Она передала листок Николаю Матвеевичу.
— Мне кажется, что ты нащупала очень важное дело, Рая! Я, пожалуй, не все еще взвесил и продумал до конца. Но будь спокойна: мы тебя поддержим всеми силами.
Рая встала. Почувствовав поддержку, она совсем успокоилась, лицо вдруг стало ласковым и улыбчивым.
— Спасибо, Николай Матвеевич! — сказала Рая и протянула ему руку.
Соломин крепко пожал ее:
— Желаю успеха!
Когда Рая ушла, Николай Матвеевич повернулся к Клаве:
— Слышала? Какое замечательное дело затеяла девушка! — Он возбужденно ходил по комнате и даже руки потирал от удовольствия.
Клава и раньше слышала, что Рая Рысева работала иначе, чем другие контролеры: не сидела на месте, принимая готовые стержни, а проверяла все звенья производственного процесса, начиная с изготовления стержневых смесей и кончая качеством краски на участке окончательной обработки стержней.
Она видела, как снует девушка по всему пролету. Часто ее низкий грудной голос можно было слышать там, где даже и мастер редко бывал. Однажды она видела Раю в шихтовом дворе, в паровозной будке. Она ожесточенно спорила с машинистом и сцепщиком, настаивала, чтобы они передвинули вагоны дальше, к другой разгрузочной площадке, так как площадка, у которой стояли вагоны, показалась ей недостаточно чистой, на ней мог засориться привезенный для стержневого пролета песок.
Ничего необыкновенного, выдающегося в ее работе Клава не находила. Просто девушка работает с душой, как сотни других молодых девчат.
— Что ж, — обиженно сказала Клава, — когда контролеры ОТК борются за качество, вы видите! А вот когда наши комсомольцы проявляют инициативу, вы и слова доброго не находите…
— Не поняла! — живо откликнулся Николай Матвеевич. Он помолчал, задумавшись, потом хитро посмотрел на Клаву: — Хочешь, я тебе небольшой экзамен устрою? Чем, по-твоему, особенно ценен метод Зины Захаровой?
Вопрос секретаря партбюро озадачил девушку. Смеется он, что ли? Любому пионеру известно, что Зина закрепила за собой станки и образцовым уходом добилась того, что они стали работать без ремонта вдвое дольше, удлинился, как говорят механики, межремонтный цикл.
Так она и ответила Николаю Матвеевичу.
— Не в этом главное, Клава, — сказал он. — Зина своим примером вовлекла в борьбу за сохранность станков миллионы станочников. Ты понимаешь, Афанасьевна? Она их как бы приблизила к настоящей коммунистической сознательности! По-моему, именно этим ценно начинание Захаровой…
Клава задумалась. До сих пор, когда говорили о движении Зины Захаровой, у Клавы возникало представление о тысячах станков, закрепленных за рабочими. При этом фигуры самих рабочих стояли как бы в отдалении, казались тусклыми, неопределенными. Главное — станки.
— Вот теперь ты взгляни на дело Рысевой, на ее начинание с такой точки зрения, — говорил Николай Матвеевич. — Сколько у нас технических контролеров на заводе?