— Докладывать буду опыт своей работы.
Алеша ожидал, что старик всплеснет руками и удивится, как удивлялись все другие пассажиры, когда он им говорил, что едет к министру с докладом. Но Игнатьевич ничего не сказал. Он внимательно смотрел на Алешу, так что тому даже неловко стало под этим пристальным, изучающим взглядом. Потом повернулся к окну и медленно сказал:
— Ты не сердись, милок, что так тебя разглядываю. На время наше любуюсь — вон куда дело-то пошло, какое поколение вымахало. Не зря я на свою спину казацкие нагайки принимал…
Он еще раз оглянулся на Алешу и вдруг хитро подмигнул:
— Боязно, поди? А?
Алеша вздохнул: правду сказать, было немножко и боязно.
— Сейчас-то еще ничего! А вот когда докладывать начну — боюсь заробеть. Тогда — пропал! — признался он.
— Ничего, не робей, милок! Ты только одно попомни в ту минуту — в министрах-то наши же люди сидят, советские. Такие же, как и мы, труженики. И дело у нас с ними одно, общее.
Сидели они теперь друг против друга за маленьким вагонным столиком. Игнатьевич положил свои сухие, шершавые ладони на алешины кулаки и легонько, успокаивающе похлопал по ним. Было в этих его движениях столько доброго, отцовского, что сразу стало спокойнее и легче на душе. В самом деле, если подумать хорошенько, — едет он не куда-нибудь, а к своим советским людям, старшим товарищам. Чего робеть?
Ладони старика лежали на его руках, и Алеша ощущал их крепкие, твердые мозоли. «Наверное, из колхозников, недаром про растения рассказывал», — подумал он.
Проникнувшись доверием, Алеша рассказал Игнатьевичу про тот день, когда он выставил 724 опоки, а вечером был вызван к директору и уехал в Москву. Все произошло так неожиданно, что и сейчас еще как следует не опомнился.
— Времечко такое, Алексей, времечко! — кивал Игнатьевич.
Все бы ничего, но вот доклад! О чем он будет докладывать? Если бы хоть тысячу опок выставил — другое дело. А теперь что? Про работу в один переверт, про педаль, про сифон расскажет в пять минут, а дальше что? Какой это доклад — пять минут?
— А больше и не надо. Зачем зря тары-бары разводить? — возразил Игнатьевич.
— А вы зачем в Москву едете? — внезапно спросил Алеша.
Старик смешался и замигал, словно алешин вопрос его до крайности смутил. Однако молчать не стал, а ответил:
— Видишь ли, милок… И у меня большая история. В Кремль еду.
— В Кремль? — удивленно воскликнул Алеша, и образ Иосифа Виссарионовича возник у него перед глазами. «Неужели дед едет к Сталину?»
— Не к нему, нет! — поспешно сказал Игнатьевич, поняв, о ком думает Алеша. — От товарища Шверника вызов имею. Звездочку должен получить.
— Героя Социалистического Труда?
Но, честное слово, он совсем не был похож на Героя, этот Игнатьевич. Совсем обыкновенный старичок, какие встречаются в деревне на каждом шагу. Алеше вспомнился Фомич, который провожал его года четыре тому назад из колхоза, когда Алеша уезжал в ремесленное училище.
— Да, милок, Героя… — сконфуженно и смущенно говорил Игнатьевич, точно до сих пор не мог понять, за что же ему присудили такую высокую награду, и ему неловко было говорить об этом. — Присудили вот… И сделано-то немного — тридцать четыре и одна десятая центнера пшенички с гектара, а вот оценило правительство наше…
— Счастливый же вы! У товарища Сталина такая же звездочка, какая у вас будет…
— Вот оно, наше счастье! — старик высвободил и протянул вперед узловатые, жилистые руки свои. — Все тут заложено — и счастье, и радость, и гордость наша…
К концу пути они совсем сдружились и решили в Москве остановиться в одной гостинице, чтобы в случае нужды выручить друг друга: мало ли что может с каждым случиться в столице, город большой…
Город большой… За окном начиналось Подмосковье. Появился редкий сосновый бор, рассеченный прямыми, как струны, аллейками. В просветах между голыми стволами виднелись дачи.
То и дело мелькали пустыри, огороженные длинными серыми заборами. За ними виднелись подъемные краны, крутились пузатые барабаны бетономешалок, степенно катились самосвалы, ползли тракторы.
— Поезд прибывает в столицу нашей Родины — Москву, — объявил диктор.
Поезд остановился у досчатой платформы. Прямо против окна вагона стояла группа молодых ребят в замасленных спецовках, с черными, закопченными лицами, на которых ярко виднелись белые полоски зубов и белки глаз. Они мельком оглянулись на подкативший почти вплотную к ним состав скорого поезда и продолжали оживленно разговаривать и смеяться. Алеше они напомнили уральских ребят, формовщиков, когда те в обед собирались в кружок и подшучивали друг над другом.