В углу кабинета стоял большой книжный шкаф. Одна из створок была открыта. Министр искал на полках какую-то книгу и мельком взглянул на вошедшего Алешу.
— Подожди минутку, Алеша! — сказал он.
От того, что министр так просто и непринужденно назвал его Алешей, стало сразу как-то спокойней. Шум в ушах постепенно стих, и он уже без волнения смотрел на министра.
За стеклом дверной створки виднелось его крупное лицо с плотно сжатыми, резко очерченными губами. Лицо было очень бледным и усталым. Алеша вспомнил свой разговор со швейцаром. Видимо, министру и в самом деле приходилось работать ночи напролет.
Министр бросил на стол найденную книгу и пошел к Алеше. Книга — толстая, в сером переплете, — звонко щелкнула по стеклу, которым была накрыта середина стола.
— Так вот ты какой, знаменитый уральский формовщик Алеша Звездин! — шутливо сказал министр, взяв Алешу за локти и всматриваясь в его лицо.
Алеша вспомнил, что он еще не поздоровался с министром.
— Здравствуйте, товарищ Хромов! — сказал он.
— Здравствуй, здравствуй!
Хромов усадил Алешу в кресло, сам сел напротив. Он взял со стола книгу и начал перелистывать, одновременно посматривая на Алешу.
— Первый раз в Москве? И что же — понравилась?
— Еще бы! Только шумно очень…
— Тебе к шуму не привыкать — ты литейщик.
Министр еще некоторое время расспрашивал Алешу о том, какое ремесленное училище он закончил, давно ли работает на заводе.
— Так сколько же ты опок ставишь сейчас на конвейер? — вдруг спросил он.
Алеша ждал этого вопроса и торопливо ответил:
— Перед отъездом семьсот двадцать четыре выставил. У конвейера тележка с пути сошла, простоял немного, а то можно было бы еще больше дать. На другой день собирался до семьсот пятидесяти дойти. Мы соревнуемся, чтобы наш цех стал стахановским.
— Семьсот двадцать четыре… — повторил министр, и его глаза изучающе посмотрели на Алешу. — Ну и что же, устал здорово?
Похоже было на то, что министр не одобрял алешино рвение. Алеша растерянно молчал.
— Устал-то, спрашиваю, здорово?
— Нормально устал. Домой пришел — книжку еще почитал, с другом про присадки поговорил.
— Какую книжку читал? Содержание помнишь?
— «Весну на Одере» Казакевича. И содержание помню, могу рассказать — о том, как наши Берлин брали… Да вы, товарищ министр, наверно, думаете, что я за счет мускулов сработал? — осенила, наконец, Алешу догадка. — Ничего подобного! У меня там целая механизация придумана. Я же на совещании рассказывал…
— Помню. Я так спросил, чтобы уточнить. Учишься?
Алеша покраснел. Хромов неожиданно и мягко улыбнулся:
— Ну, вот видишь! Нашлись и у знаменитого уральского формовщика недостатки. А мне-то говорили: нет в парне никаких изъянов. — Он помолчал. — Знаешь, как партия ставит вопрос? Каждому рабочему — среднее образование.
Большие окна кабинета наполовину закрывали собранные в тяжелые складки плюшевые портьеры. Они казались черными, пока за окном было пасмурно. Но вот сквозь разрывы в тучах проглянуло солнце, и тут же края портьер запламенели — плюш оказался темновишневым. Солнце заискрилось в графине с водой, заблестело на гранях хромированного письменного прибора, зажглось на никелированной ручке несгораемого шкафа, затеплилось на золотых корешках книжных переплетов в шкафу.
От того ли, что так широко и привольно в окна хлынуло солнце или Хромов просто заметил, как пламенеет горячим румянцем склоненное над столиком алешино лицо, — глаза у министра совсем потеплели.
— Ну, полно тебе расстраиваться! В конце концов знания — дело наживное. А учиться надо. Все учимся, вся страна! — Он вынул папиросу и постучал мундштуком по крышке коробки. — Ты вот сказал, что коллектив хочет сделать свой цех стахановским…
— Боремся, товарищ министр!
— Намерение у вас правильное. От стахановских цехов мы пойдем к стахановским заводам. Но какой доро́гой? Повышать производительность за счет мускульного перенапряжения рабочего — не наша дорога. Наша дорога — добиваться высокой выработки за счет облегчения условий труда, за счет механизации и автоматизации. Тут без серьезной учебы не обойдешься. Смотри, вот будущее литейщиков.
Он перелистал книгу и показал Алеше один из чертежей. На нем было изображено что-то похожее на карусель: от центра к окружности тянулись узкие прямоугольники. Прямоугольники заканчивались овалами, похожими на сложенные вместе жаровни.