Женская рука потрепала его коротко остриженные волосы и мягко легла на плечо.
— Ты только приходи почаще, Дима. Мы же уже немолоды, скучаем. Да и внуков…
Орлов резко встал и натянуто улыбнулся:
— Я подумаю над этим на досуге. А сейчас мне пора. Спасибо вам.
Через несколько минут нагруженный пакетом с едой Дмитрий вышел на улицу, вдохнул морозный воздух и поднял голову, всматриваясь в тёмное небо. Вот уже два года, как он вернулся в родные северные широты, а до сих пор иногда вспоминает плывущее марево над взлётной полосой, жёлтое от слепящего солнца небо и бескрайнюю пустыню. Он подвигал плечом, будто проверяя, есть оно или нет, и услышал забытый нежный голосок: «Peux-tu m'entendre? Вы слышите меня?» Вот уже два года он не может забыть те большие синие глаза, что смотрели ему в душу, и нежные руки, которые меняли повязки и что-то вводили в пластиковые баллончики для капельниц. Элен Виардо. Врач французского госпиталя, куда он попал после катапультирования. Девочка, перевернувшая всю его жизнь, заставив задыхаться от нежности и любви. После встречи с ней он уже не смог скрывать от жены, что давно не испытывает к ней никаких чувств, что так и не смог забыть предательства и измены. Катя сначала уговаривала, затем пыталась жаловаться и даже писала письма командованию, но добилась только задержки очередного звания. Орлов уехал в полк лётчиков-испытателей, подписав все документы и оставив ей квартиру и машину. Он хотел летать, летать иначе, в других условиях, ему было мало обычных учебных полётов, бомбометаний и тренажёров. Он рвался в небо за новыми горизонтами. И вот оно! Его желание сбылось, отныне он лётчик-испытатель. В его руках судьба многих лётчиков, его задача — поднять камень с широкой дороги, по которой за ним пойдут другие, и чтобы никто при этом не споткнулся. Отныне это его судьба. Ничего, кроме этого. Высота, небо и послушная его рукам огромная машина.
_______________________________________________________________
*Групповуха — полёты на групповой пилотаж.
**Радикулитка — демисезонная лётная куртка.
***Забить полёты — отмена полётов.
Часть 2
Орлов с силой потянул крепкую верёвку, и на него хлынул холодный водопад.
— Ух, хорошо! — с удовольствием протянул он и обернулся к сидящим за столом мужчинам: — Помнишь, Мишка, как мы баню обустраивали на базе? Всё хорошо, только…
— Ага, — со смехом продолжил Воронов, — только там в пустыне ни дров, ни воды в достатке, а так ничего!
— А как же вы там? — с удивлением спросил Ястребов.
— Не боись, Саня, всё было нормально. Только жарко. Мы когда домой вернулись, мёрзли как щенята. Это сейчас, через два года морозы легче переносятся.
Мужчины замолчали на минуту, думая каждый о своём, а потом Ястребов внимательно осмотрел всех и тихо спросил:
— Тяжело было?
— Летать нет, а вот хоронить своих — да, — за всех ответил Соколов. — Когда Димку сбили, я со злости…
— Сокол, твою мать, не начинай, а то сейчас получишь то, чего не дождался! — прикрикнул Орлов. — Представляете, я ему «уходи к нашим», а он намордник* сдёрнул и орёт мне в ухо «я им щаз мордалы начищу» и давай своей «расчёской»** порядки наводить!
— Слышь, Орёл, я как увидел, что твоя «сушка»*** носом клюнула, а потом крылья в разные стороны откинула, всплакнуть успел, пока твой мат по рации не услыхал! А потом парашют увидел, как по нему эти суки стрелять начали, и такая злость меня взяла! Я им Пашку Коршуна никогда не прощу! А тут ты ещё! Ну и…
— И как? — с усмешкой спросил Андрей Грачёв.
— Нормально! Одна атака и от командира таких пи… Ругался он, короче!
Орлов хмыкнул и с издёвкой добавил:
— И не только. Чего это ты награду свою замалчиваешь?
— Да ладно, — протянул Соколов, — подумаешь, фонарь мне поставил, нос-то не сломал! Это потом, когда «лягушатники» отзвонились, он руку мне пожал, а поначалу злой ходил!
— Ты чё, Орёл, у пиндосов раны зализывал?
— Не совсем, недалеко госпиталь французский стоял, меня там одна девочка вела. Она по-русски как мы с вами говорила, мать у неё не то русская, не то француженка, но из русских, что ли. Она подробностей не рассказывала, только улыбалась на мои вопросы. Вот она в том госпитале и работала. Я же почти сутки по пустыне полз, они меня у какого-то кишлака подхватили. А через две недели наши меня забрали. Помню потом буря жуткая была, а после эти смертники в наступление пошли. Местные их зажали, а наши с неба отутюжили по полной программе.
— Но госпиталь тот разбомбили, — задумчиво проговорил Соколов. Воронов вздохнул и отвернулся от стола. — Не простили они цивильным, что русского лётчика спасли. Правда, говорили, что там к тому времени уже вроде как никого не осталось, эвакуировать их успели. А что правда, что нет — хрен его знает.
В этот момент где-то зазвонил телефон, Грачёв вскочил и быстро вышел из комнаты, где друзья отдыхали после бани.
— Опять, — недовольно пробурчал Ястребов.
— Это чё, Алёна его пасёт? Не рано ли? Не жена ведь, невеста пока, — Соколов как-то грустно усмехнулся и покачал головой.
— Если бы! — Александр сжал кулаки и тихо выругался. — Наш Андруша ещё зазнобу себе завёл! Марина. Воспитателем в детсаду работает.
Соколов поднял брови и понизил голос до шёпота:
— Ну если тебе об этом известно, то Алёна тоже в курсе?
— Да, все в курсе, — нехотя подтвердил Ястребов. — Но самое главное, мужики, эта ж его дама сердца себя так нагло ведёт! Ничего в голову не берёт! Она однажды даже на КПП припёрлась! Ей, видите ли, Андрюшеньку срочно надо было. И этот лопух тоже! Нет чтобы решить что-то, бегает туда-сюда, как тот осёл между двумя стогами.
Грачёв вдруг повысил голос и мужчины услыхали несколько слов: «Не надо, я сам, не звони мне больше!»
— Ты-то, Орлов, чего молчишь? Вы с детства рядом, скажи ты этому доморощенному Казанове, чтобы мозг включил.
— А я какое право имею на это, Сань? Мы же с Катей разошлись тоже потому, что я сам налево сходил! Правда, не один я. Но если честно… ни о чём не жалею. Я теперь знаю, как можно… жить. И пусть такого уже не будет, но я хотя бы… любил. Ладно, закрыли тему! Они взрослые люди, разберутся. Или разбегутся.
***
Дмитрий резко сел, тяжело дыша, чувствуя как пересохло в горле, будто опять песок и мелкая пыль заполнили рот и лёгкие, не позволяя глубоко и свободно вдохнуть.
Этот сон не снился ему уже давно, больше года. Что произошло сегодня, что его опять накрыло то воспоминание? Орлов медленно лёг, неприятно ощутив кожей мокрую подушку. Встал, подошёл к окну, аккуратно ступая голыми ногами по холодному полу. Он знал, почему ему опять приснился этот сон, но гнал от себя эту мысль. Потому что следом приходила боль, адская, не поддающаяся никакому лечению. Боль от невосполнимой утраты. Элен… Леночка…
…Он понял, что что-то произошло с плечом, когда при падении на землю в рану попал песок. Он с трудом скосил глаза и увидел разодранный рукав куртки и кровь. Будто наяву снова медленно под ним уходил в сторону обрез фонаря кабины при катапультировании, он парил в небе после рывка расправленного парашюта, видел Серёгин самолёт, что разворачивался для атаки, и кричал «уходи, Сокол, уходи к нашим». Это потом он понял, что родился в рубашке. Если бы тот кусок обшивки развороченного самолёта прошёл чуть выше, то разрезал бы шею, как горячий нож. Ну хоть в этом повезло. Дмитрий видел, как Соколов развернулся и несколькими точными ударами разнёс ближайшие холмы, затем плавно качнул крыльями и ушёл на базу.
Он пополз к солнцу, помня, что там видел какие-то строения. Вскоре зрение пришло в норму и он встал. Кругом расстилалась пустыня. «Дорогая Катерина Матвеевна… красноармеец Сухов… стреляли…» Обрывки фраз из любимого фильма «Белое солнце пустыни» крутились в его голове, как заезженная пластинка, заставляя идти, ползти вперёд, подальше от места боя. Он отдыхал между барханами за хлипкими сухими кустами, затем вставал и шёл дальше. И молил Бога, чтобы на него не объявили охоту. А утром Дмитрий наткнулся на разрушенный городок. Его нашли мальчишки, будто слепленные из одного куска коричневого пластилина, грязные, загорелые, шумные. А потом он увидел её, Элен Виардо. И пропал.