Чай пили неторопливо, по-старушечьи весомо.
Собирая посуду, Соля увидела сидящего под черемухой Матвея Куркина. Сидел он, неторопливо перебирая планки хромки.
— Матвей? — удивилась Соля. — Ты че?
— Че?
— Под черемухой сидишь…
— А че, мне и под черемухой посидеть нельзя?
— Можно. Но я хотела спросить, почему домой не ушел?
— На тебя остался посмотреть.
— И Гутя разрешила?
— Более. Сказала, чтобы я тебе крышу перекрыл.
— Крышей Лешка занят, — пошутила Соля. — Мужичок у меня в доме растет. Шесть плах уже отфуговал.
— Вот вместе и пофугуем в свободный час…
— Да какой же в сенокос свободный час?..
— А че мне сенокос? Я, может, в колхозе не собираюсь робить.
— А где же?
— На производстве. В районе вон сколько денежных мест.
— Все мужики вроде определились, один ты гармонь мучишь с утра до вечера.
— Ох ты бригадирша какая! После войны надобно отдохнуть — раз! Стул подходящий подобрать — два-с! Талию навести — три-с!
— Оно и чувствуется, никак не можешь решить, кем робить — то ли начальником, то ли руководителем.
— Опять верно сказано, — широко и добродушно улыбнулся Матвей. Матвей слыл по округе хорошим гармонистом. Радио еще песню не закончило передавать, а он, Матвей Куркин, уже мелодию подхватил «на слух», да так ловко, что и подумаешь, не учился ли он этому делу в какой школе. И стать у него была подходящая для гармониста — высокий, ладно скроенный да крепко сшитый, с русыми, мягкими, как лен, волосами, с открытым лицом, на котором голубые глаза были похожи па вечно цветущие васильки, на любой гулянке он одним своим появлением наводил веселость да хмельную благость. А растянет хромку, и мертвый плясать пойдет. И, казалось, не было мелодии, которую бы не сыграл Матвей, как не было в округе дома, в котором бы он не побывал на гулянке со своей вечной спутницей хромкой. Пил мало, только к концу празднества и то где-нибудь в уголке, держал марку. Когда предлагали деньги за игру, обижался. Не брал денег. «Бумажки!» — говорил он так же полупрезрительно, как и его жена Гутя слово «интелего!». Нарасхват был Матвей, особенно в большие праздники. Какая деревенская гулянка без гармониста! Много работ сменил Матвей и в районных организациях, и в своей деревне. Но нигде его не звали по профессии — тракторист, шофер или там комбайнер — везде коротко и ясно: «Матвей-гармонист!» Когда Куркин собрался жениться, полрайона ревниво следило: кого подберет. Не хотелось, чтобы всеобщему любимцу-весельчаку в жены попалась мегера. Так можно и лишиться редкого специалиста. Выбрал Гутю, и свободно вздохнули селяне. Склад характера Гути чем-то сродни был куркинскому. Не ревнует по пустякам, отпускает мужа даже на вечерние игрища за околицу, на праздники, принарядившись, ровно куколка, сама идет с ним под ручку, первой выводит круг, поет неплохо, самая подходящая пара музыканту. Уходил на войну Матвей весело, будто на очередные именины. Хромку сначала поцеловал, а потом жену. И провожали его радостно, без слез. И встречали точно так же. Повезет же человеку, кто без ног, кто без рук вернулся, а у этого ни одной царапины. Хоть и воевал в разведке.
— Ты, Матвей, и взаправду в разведке робил? — спросила Соля.
— Ага. Фартовая работка — пока немцы спят, ты по их фатерам шастаешь, выбираешь которые поначальнистен. Выберешь, в мешок его, на плечо и к своим. Днем все воюют, а ты дрыхнешь.
— Всю войну?
— Всю.
— И даже ни разу не ранило?
— До смерти — ни разу.
— Счастливый ты. И Гутя счастливая.
— Так уж получилось, — согласился Матвей, виновато улыбнувшись, будто и в самом деле чувствовал за собой вину, что все счастливо обошлось у него на фронте.
— Так уж вышло, — повторил он, укладывая гармонь в футляр. — С утра думал аккордеон взять, да не решился. А то б разорвали вместе с аккордеоном.
— Почему?
— Потому… Вон полотно как исколошматили, — кивнул Матвей в сторону экрана, кучкой рваного тряпья лежащего в зарослях бузины.
— Тяжело нам, Матвей, кто бы знал… Ой как солдаткам тяжело… Может, дальше отойдем от войны, жизнь и выровняется, а сейчас — горьчей горького… Семейное счастье не сундук, его не наполнишь чем попало…
— Дак договорились, значит, Солюшка.
— О чем?
— Опять за рыбу деньги! О крыше.
— Крыша — что, — вздохнула Соля. И вдруг, выпрямившись, посмотрела на Матвея. — А коль такой хороший помощничек выискался, так помоги мне сена накосить. Коровку решила пустить в зиму. Наши, почтовские, едут на днях в леса косить… Совсем я запамятовала, что роблю-то на «производстве»… Вся жизнь с колхозом связана, вот и планы так строила… А они едут. Пай мой там есть, главное — найти подмогу. А ты, пока службой не связан, катаешься, как красно солнышко… Я и денежкой заплачу.