Соле показалось, что они друг на друга толком и посмотреть-то не успели. Щербинин как сидел на лавочке, так и остался. Тоня, не дав ему подняться, обхватила шею руками, прижалась худеньким, в синей форменке, тельцем. То ли от резкого набега Тони, то ли от тяжести подопревшие столбики лавочки сначала покосились, а потом бесшумно развалились. Щербинин и Тоня оказались на земле.
Они смеялись. Плакала лишь одна Соля.
— Бог ты мой, бывает же такое, — сквозь слезы говорила она, — бывает же такое, Николай Ермилыч, а…
— Что, Соломея Ивановна?
— Да вот такое. Сама себе не верю.
— А я вот даже утром побриться не успел, — сказал Щербинин. — Не верил, ни во что не верил… Так, скорее по привычке пошел… Тонюшка, а? За сломанную лавку нам завхоз врежет, как ты думаешь?
— Не-ет, Киприанов у нас добрый. А скамейку Алеша починит.
— Какой Алеша? — не понял Щербинин.
— Да Лешка мой, — пояснила Соля. — Они дружат.
— Ага, — согласилась со словами Соли девчушка. — У каждой девочки в нашем детдоме есть приписанный братик. А мне не хватило, вот и приписали Алешу из деревни.
— «Приписали»… Слово-то какое?! — тихо сказал Щербинин.
— Нормальное слово, — сказала Соля. — Они ведь все на дорогах войны были подобраны. Так случилось, что мальчишек-девчонок почти равное количество, когда детдом организовывался, оказалось. Вот я и посоветовала Куприянову, заведующему: раздели их на пары: брат-сестра, брат-сестра… Все же не так тяжело. Хоть малышня малышней, а так легче. Тонюшке вот не хватило «братика». Я и ознакомила ее с Лешкой. Ничего, шибко не дерутся. Все крыши, силосные ямы, озеринки — вместе облазали. Не знаю, как дальше пойдет, пока дружат.
— Ну вот и хорошо, — поднимаясь с земли, сказал Щербинин. — Дома у меня, Тонюшка, пока не имеется, вот у тети Соли на квартире стою… Пошли?
— Нет, — строго сказала Тоня. — Меня сначала надо у Куприянова оформить. У нас всех детей родители оформляют.
— Это само собой, — улыбнулся Щербинин — больно интересно она выговорила слова «всех детей родители оформляют».
— Оформим, и все вчетвером в районную фотографию. Сегодня же воскресенье…
— В фотографию? — ахнула Тоня. — В настоящую, где карточки делают?
— А то в какую же, — удивился ее вопросу Щербинин.
— Не к дяде Гоге?
— Это кто такой?
Соле пришлось вступить в пояснения:
— Киномеханик Гога Николайчик к ним заезжает с фильмами. Кино покажет, а потом растревожит ребятню: «А ну, шкалда, садись перед аппаратом, всех в кинофильм засниму!» Они и верят, как грачи на проводах, рассядутся, Гога пострекочет ящиком, наобещает три короба фоток и тю-тю…
— Не привозит?
— Привозит, — ответила отцу Тоня. — Только не фотки, а портреты.
— Портреты?
— Рисует он неплохо, — опять пояснила Соля. — Корова на корову похожа, человек — на человека. Хоть и не всегда. Навезет им портретов, а ребятне подавай карточки, на них-то схожести куда больше, чем на портретах. И потом Гога, как он сам говорит, не копирует, а художественно вымышляет. Этта Матвея Куркина вымыслил, вся деревня грохотала… Не поверите, Николай Ермилыч, сидит как Иисус Христос, один-одинешенек в пустыне и думает. И подпись: «Что бы сделать, чтобы ничего не делать. Вариации из жизни селянина Матвея Куркина».
Щербинин расхохотался.
— Смысл есть — Матвей все еще стул себе подбирает, но не так же, не в рясе и не в пустыне на голом камне… Хорошо, что Гога денег за портреты не берет, а то бы Гутя показала обоим «вариации».
— Нет, мы пойдем в настоящую фотографию, — успокоил Тоню Щербинин. — Вот только тебя «оформим» и пойдем…
На двери районной фотомастерской их ждала табличка:
«Мастер в отпуске».
— И угораздило же его, — развел руками перед закрытой на висячий амбарный замок дверью Щербинин. Виновато так развел, словно он был виноват, что мастер ушел в столь необычный для него, Щербинина, день в отпуск.
— И угораздило же, вот беда-морока…
Расстроился Щербинин. Сникли и Тоня с Лешкой. Всю дорогу до райцентра они, будто молодые стрижи, резвились, а сейчас вот присмирели — или усталость почувствовали, или их так же, как и Щербинина, расстроила фанерная табличка «Мастер в отпуске». Поди ж ты — мастер в отпуске! Не унывала только Соля.
— Не попали, ну и бес с ним. Вдругорядь сфотографируемся.
— Не будет больше такого дня, Соломея Ивановна, — вздыхал Щербинин, вглядываясь в застекленную веранду фотомастерской, словно еще верил: а вдруг мастер не ушел в отпуск. Но замок висячий, амбарный замок, вконец убивал и эту, последнюю, надежду.