Подошедший поезд дальнего следования принимал редких пассажиров. Алексей шел вдоль состава, рассматривая длинные, пахнущие горелым чугуном, вагоны. У одного, предпоследнего, задержался: показалось, что знакомый человек стоит перед проводником.
— Проходите, пожалуйста, — сказал проводник, — шестое место ваше.
Женщина сначала забросила в тамбур чемодан, потом неловко стала подниматься. Мальчишка, которого она пыталась подсадить сразу на вторую ступеньку, почему-то плакал и сопротивлялся.
Алексей решил помочь;
— Разрешите…
Алексей оторопел, перед ним стояла Тоня. Малышка уже перестал плакать и, забравшись на площадку, ждал, когда поднимется мать.
— Тоня? — сказал Алексей удивленно. — Ты уезжаешь?
— Уезжаю, — ответила Тоня.
— В область?
Тоню, как передовую доярку, часто посылали в областной центр на разные слеты и совещания. Но почему она с таким чемоданом и сынишкой?
— Дальше, — сказала Тоня. — В Свердловск… К отцу…
У Алексея екнуло сердце, как в Свердловск, зачем? И хоть понимал он — глуповат вопрос, но не задать его не мог. Слово «к отцу» он пропустил — так разволновался: Тоня, и вдруг уезжает в Свердловск.
— Насовсем?
— Не знаю, Алеша, пока еще ничего не знаю…
— Как же так, не знаешь? — не поверил Алексей.
— Не знаю, Алешенька, пока ничего не знаю, — словно открещиваясь от ёго дальнейших вопросов, проговорила Тоня, в точности повторив первый ответ. И тон был прежним.
— Алешка! Да ты ничего не поймешь! У меня же родной отец нашелся! — закричала вдруг Тоня, будучи не в силах сдержать своего волнения. — Понимаешь? — и она вдруг заплакала, громко, никого не стесняясь. Да и некого было стыдиться, рядом стоял лишь уткнувший голову в воротник проводник вагона.
Алексей растерялся — чего не умел, так успокаивать плачущих женщин. Ему казалось, что с ними в эти минуты надо поступать как с детьми, вместе плакать да приговаривать: «Реви пушше, может, шубу выревешь!» В детстве самым великим подарком была шуба, не важно какая — из овчины, из собачьих шкур, но шуба.
— Реви пушше, может, шубу выревешь, — сказал Алексей.
— Чего вырезу?
— Шубу.
Тоня сразу улыбнулась, слабо, беззвучно.
— Я ведь от радости, Алешенька… Вот если бы твой отец сейчас чудом объявился, ты бы как себя вел?
Алексей оторопел, действительно, как бы? Не готовил он себя к этому случаю, даже вопрос такой был для него нереальным, а потому ответил первое попавшееся:
— Я бы с ним сел и помолчал.
Паровоз закончил набирать воду, коротко гукнул.
— Гражданка, вы едете или не едете? — спросил проводник, еще глубже утягивая голову в воротник, отчего издали могло показаться: человек без головы стоит.
— Да-да, — заторопилась Тоня, поднимаясь по ступенькам в вагон.
Машинист, проверяя сцепку, резко толкнул назад, потом так же, рывком, взял вперед.
— Ты вернешься? — прокричал Алексей вслед уходящему вагону. Но стекло было толстым и так его забило черной угольной пылью, что невозможно было понять ответ Тони.
Проводив красный глаз последнего вагона за близкий горизонт, Алексей направился к конторе Заготзерна.
В весовой перед автоинспектором сидел Борис, сидел независимо и свободно, не обращая внимания, что там строчит на листе бумаги районный автостраж. И будто все происходящее касалось не его, Барабина, а кого-то совсем другого.
— А вот мы спросим вашего стажера, — сказал, не отрываясь от листа бумаги, автоинспектор, сутуловатый старший лейтенант, с обветренным лицом, кожа на котором так задубела, что казалось — инспектор в маске.
— А вот мы спросим вашего стажера, — повторил старший лейтенант Жомов, — выпивали вы в дороге?
— Товарищ старший лейтенант, — совсем развалился на скамье Барабин, — несерьезно вы ведете, ну кто добровольно, какой, прошу прощения, дурак признается, что он пил в рейсе? Вы ж тотчас на перо — и к прокурору…
— К прокурору не к прокурору, а санкции примем, — ответил автоинспектор. — Так выпивали вы, товарищ Жилин?
Барабин показал Алексею глазами — ну, скажи ему, чтобы отскочил, как горошина от веялки-грохота.
— Выпивали, — сказал Алексей. — Утром, часа в три…
Барабин даже привстал на скамье, будто его ужалили.
— Вот вас дружок и выдал, — сказал Жомов, протягивая опросный лист. — Подпишите, если согласны…
— Не выдал я, — поправил инспектора Алексей, — а сказал правду. Меня мать учила; земля наша солдатская и лжи не терпит.