— Пусть будет так, — сказал Жомов, получив подпись Алексея.
— Правду, правду, — пробурчал Барабин, — правда-то, она боком выходит… Салага ты, Алексеюшка, большего я тебе не скажу… Мать его учила! И солдатской землей у нас тут не пахнет, не было в наших местах войны, откуда же солдатская?
Щелкнув кнопкой своего планшета, автоинспектор вышел, сел на мотоцикл и, разбрызгивая первые лужи, направился в сторону районного центра.
— Тоня в Свердловск уехала, — тихо сказал Алексей. — Сейчас я ее проводил…
— Насовсем?
— Не сказала.
— Адрес не оставила?
— Нет.
— Ах черт, а куда же я буду алименты высылать?
— Тебя не интересует — почему?
— Она давно собиралась. Свердловск есть Свердловск, а Степновка как была Степновкой, так ею и останется. Чего тут непонятного.
— Отец у Тони нашелся, родной отец…
— Что ты говоришь? Вот незадача…
— Почему?
— Все потому… Поди, инвалид еще… У самой забот полон рот.
— Знаешь, Борис… Ты извини, но я с тобой со станции не поеду. Подожду другую машину.
— Это точно?
— Точно.
— Вольному — воля, спасенному — рай. Перед инспектором меня обложал да еще и обиделся. А я — такой! Я — живой… Чужого не беру, своего не отдам. А как иначе? Земля для меня имеет форму чемодана. А почему, сам кумекай, не маленький. Относиться ко мне можешь как угодно, но коль назначили стажером, обязан дотерпеть. Что же я скажу командиру автороты?
— Скажешь, что не сошлись характерами.
К весовой подъехала авторотовская «летучка».
— А вот и выручка подоспела. Иди доспи в Доме приезжих, я отремонтирую машинку и подскочу. Закажи Марише, пусть пельменей к утру налепит, держи деньги — купишь мяса в столовке. Картошки в фарш не надо добавлять, не люблю я с картошкой.
Алексей повернулся и направился к Дому приезжих. По пути купил мяса, отдал мясо и оставшиеся деньги Марише, попросил, чтобы она не добавляла в начинку картошки, а сам вышел на дорогу и поднял руку перед первой попавшейся машиной.
От Тони после отъезда Щербинин получил только одно письмо. Донельзя короткое: «Папочка, все хорошо, живы-здоровы, приняли нас с Матвейкой как нельзя лучше. Папа и мама меня узнали. Подъеду к огородной посадке. Твои Тоня и Матвейка».
«Подъеду к огородной посадке, — грустно думал Щербинин. — Вот и все, Николай Ермилович. Не вернусь и не приеду, а всего лишь «подъеду». Да нужна мне трижды эта огородная посадка! Провались она пропадом: мешок-другой картошки и овощей всегда у селян можно купить».
Рассердился поначалу Щербинин на Тоню за такое худосочное письмецо. А когда поостыл, рассудил трезво:
«Девчушка семью свою нашла, чего ж я, старый черт, разгундосился? Мать и отец! Родные! А я кто ей? Так, случайно сведенный войной человек. Что хоть и папкой не перестала называть после того, как узнала всю правду… Пусть. Пусть! Хоть Тонюшке повезло на этой тяжелой и горькой солдатской земле».
Глава двенадцатая
Отбушевала весна. Накатилось лето, однобокое, сухое. Вроде и запогремливает, набежит тучка, но лишь собьет пыль и уходит, разваливается на части, как льдина. И не тяжелая, не дождевая она, а какая-то красновато-оранжевая, словно песком неведомо где напиталась туча горячим, а он и взял всю влагу.
Пшеница выметалась в трубку, а настоящего дождя все не было. Ничего путного не сулило к осени такое лето: не опустись дождь еще неделю-другую, и в желтизну ударит поле. Колос выйдет мелким, со сморщенным, почти невесомым зерном — под раскаленным суховеем нелишка нальешь щек. Пшеница словно понимала это и не спешила выметывать стрелку, тянула до последнего — авось сжалится природа, пошлет мягкий дождичек, тогда и лист расправится, и колос недопарышем не родится. Неродящие годы имеют привычку приходить нежданно-негаданно, без особого приглашения. Иногда как будто и зима ничего, снежная, разлив рек хороший, всходы крепонькие, виды на урожай хорошие, а вдруг в июне да июле пройдется над полями жар, крутой, злющий от сухости, и начнет все терять свой вид: массивы хлебные сначала лысеют белесыми прогарами, потом бьются яркой желтой краской. Все сводит жара — на поле и комбайн не с руки выпускать, горючее не окупится.
Тяжело смотреть на поля в жару. Кажется, что каждый колосок просит: «Пить-пи-ть-пить…» А ты ничем ему не можешь помочь — поле не огород, не возьмешь лейку да не пройдешься по нему с живительной влагой.
В знойные лета все напасти находили на деревню: ни с того ни с сего занимались пожары, ребятишки тонули в реках, в тех местах, о которых говорят — курице по колено, коровы травились ядовитой травой-омегом, старики умирали чаще и беспокойнее.