Помнишь, спросилъ Филонъ, прекрасныя слова, сказанныя по этому поводу лордомъ Бэкономъ?— Что поверхностное знакомство съ философіей дѣлаетъ изъ человѣка атеиста, а основательное — возвращаетъ его къ религіи? сказалъ Клеанѳъ. — Это тоже очень вѣрное замѣчаніе, отвѣтилъ Филонъ, но я имѣю ввиду другое мѣсто, гдѣ этотъ великій философъ, упомянувъ о Давидовомъ безумцѣ, рскшемъ въ сердцѣ своемъ: "нѣсть Богъ", замѣчаетъ, что современные атеисты — вдвойнѣ безумцы, ибо они не только въ сердцѣ своемъ утверждаютъ, что Бога нѣтъ, но и высказываютъ эту нечестивую мысль устами своими, и такимъ образомъ — вдвойнѣ повинны въ безразсудствѣ и неразуміи. Мнѣ кажется, что такіе люди не могутъ быть очень страшными, какъ-бы серьезно ни держались они своихъ мнѣній.
Но пусть ты-бы даже и причислилъ меня съ этому классу безумцевъ, я тѣмъ не менѣе не могу не высказать одного замѣчанія, пришедшаго мнѣ въ голову по поводу исторіи религіознаго и иррелигіознаго скептицизма, которую ты только что изложилъ намъ. Мнѣ кажется, что на всемъ ея ходѣ замѣтны сильные слѣды козней духовенства. Во время невѣжественныхъ вѣковъ, каковыми были тѣ, которые слѣдовали за разложеніемъ древнихъ школъ, духовенство замѣтило, что атеизмъ, деизмъ, а также всякія ереси, могли произойти лишь благодаря самонадѣянному сомнѣнію въ общепринятыхъ взглядахъ и благодаря вѣрѣ въ то, что для человѣческаго разума нѣтъ неразрѣшимыхъ вопросовъ. Воспитаніе имѣло тогда громадное вліяніе на духъ людей и почти равнялось по силѣ внушеніямъ внѣшнихъ чувствъ и здраваго разсудка, внушеніямъ, власть которыхъ надъ собою принужденъ признать самый отъявленный скептикъ. Но въ настоящее время, когда вліяніе воспитанія сильно ослабло, и когда люди, благодаря болѣе свободному общенію съ міромъ, научились сравнивать народныя вѣрованія различныхъ націй и эпохъ, наше проницательное духовенство измѣнило всю свою систему философіи, и говоритъ теперь языкомъ уже не пирроновцевъ и академиковъ, но стоиковъ, платоновцевъ и перипатетиковъ. Если мы не будемъ вѣрить въ человѣческій разумъ, то у насъ не останется въ настоящее время никакого принципа, могущаго привести насъ къ вѣрѣ. Такимъ образомъ, въ одну эпоху наше духовенство придерживается скептицизма, въ другую — догматизма; какая система окажется наиболѣе подходящей къ намѣреніямъ этихъ досточтимыхъ господъ, т. е. дастъ имъ въ руки власть надъ человѣчествомъ, ту они, безъ сомнѣнія, и сдѣлаютъ своимъ любимымъ принципомъ, своимъ основнымъ положеніемъ.
— Для людей вполнѣ естественно придерживаться тѣхъ принциповъ, при помощи которыхъ они наилучшимъ образомъ могутъ защищать свои доктрины, сказалъ Клеанѳъ; и намъ незачѣмъ прибѣгать къ кознямъ духовенства, чтобы объяснить пользованіе столь разумнымъ средствомъ. [Съ другой стороны], несомнѣнно, ничто не можетъ дать намъ болѣе сильнаго предубѣжденія въ пользу истинности и пріемлемости какого-либо ряда принциповъ, какъ тотъ фактъ, что послѣдніе служатъ къ подтвержденію истинной религіи и являются способными опровергнуть хитросплетенія атеистовъ, вольнодумцевъ и свободомыслящихъ всякихъ наименованій.
Часть II
— Я долженъ признаться, Клеанѳъ, сказалъ Демея, что меня въ высшей степени изумляетъ та точка зрѣнія, съ которой ты все время трактуешь разбираемый нами вопросъ. Судя по общему направленію твоей рѣчи, можно думать, что ты отстаиваешь бытіе Божіе противъ нападокъ атеистовъ и невѣрующихъ, и что ты принужденъ стать на защиту этого основного принципа всякой религіи. Но я надѣюсь, что послѣдній вообще не составляетъ вопроса для насъ. Ни одинъ человѣкъ, по крайней мѣрѣ ни одинъ здравомыслящій человѣкъ, я увѣренъ, никогда не сомнѣвался серьезно въ истинѣ, столь достовѣрной и самоочевидной. Вопросъ касается не бытія, но природы Бога. Послѣдняя — я это утверждаю — совершенно непонятна и неизвѣстна намъ благодаря немощи человѣческаго ума. Сущность этого высшаго духа, его аттрибуты, характеръ его существованія, самая природа его пребыванія, — все это и вообще всякая частность, касающаяся этого божественнаго Бытія, составляетъ тайну для людей. Будучи преходящими, слабыми и слѣпыми созданіями, мы должны смиряться въ его величественномъ присутствіи и, сознавая свою немощь, молчаливо благоговѣть передъ его безконечными совершенствами, которыхъ никогда не видѣло наше око, не слышало наше ухо и которыхъ ни одному сердцу человѣческому не дано было воспринять. Густымъ облакомъ скрыты они отъ людского любопытства и стараніе проникнуть въ эту священную мглу — есть святотатство. Если самое большое нечестіе — это отрицаніе бытія Божія, то вслѣдъ за нимъ идетъ дерзновенное стремленіе провидѣть его природу и сущность, его повелѣнія и аттрибуты.