Вот только после Пушкина стало невозможным писать так, как раньше: неетественно, выспренно, тяжело, с романтичными красивостями. Был предъявлен эталон и вбит на дороге, как верстовой столб: отсюда отмеряй движение.
И никогда француз, испанец, немец, англичанин не поймут: ну что гениального в этой истории про любовь и незадачливость скучающего аристократа? И где глубина мысли, и где оригинальность чего бы то ни было? Ну, банальная история, изложенная заурядными стихами. И предъявят образцы из своих литератур — которые были раньше «Онегина», и оригинальнее бывали, и глубже, и с блеском. И будут, заметьте, почти совсем правы.
Любой нормальный поэт может сейчас написать второго «Евгения Онегина». И славы не стяжает. И гением его никто не назовет. Потому что второй даже — это уже не второй, а один из множества, а значение имеет только первый. Любой дурак учил в школе теорему Пифагора, а вот создал ее гений.
То есть. Не ищите в гиганте гения формы и даже гения мысли. Гений гиганта в том, что многие, вроде бы, так могли — но сделал то, чего раньше не было, именно и только один он. И после него стало не так, как раньше. В литературе — так.
Золотой — плавит руду и отковывает клинок. Серебряный — шлифует и наносит узор. Не пытайтесь объявлять Золотого гением шлифовки! С него и своих достижений хватит.
В веках остаются Золотые — владеют они шлифовкой или нет. Креативность, создание новых миров, — вот базовая суть Искусства. Корявость простят и даже могут научиться не видеть, и даже объявлять «такой шлифовкой». А вот созидательную низкопотентность никакой шлифовкой не возместить.
Мысль, образ, нерв, мир — суть литературы.
Толстой: жизнь и бегство
Тезисы доклада, прочитанного на заседании Российского ПЕН-центра, посвященном 100-летию ухода Льва Толстого из Ясной Поляны.
1. Необходимо отметить огромную витальную силу Толстого — гуляки, игрока, бабника, беспечного студента, ищущего приключений юнкера колониальной войны, боевого офицера, храброго фронтовика и командира артиллерийской батареи в самом горячем месте сражений.
2. Легкость и взлет литературного успеха с первых же произведений, представленных для печати.
3. Характерный штрих путешествий по Европе: с детства говорящий на родном французском, как вся русская аристократия, Толстой абсолютно не адаптировался во французскую среду. В отличие от своего приятеля, родного во Франции Тургенева. Французские нравы, демократизм, культурное самосознание, буржуазная идеология — отвратили его. Аристократ, герой, богач, знаменитость, — он не встречал достойного приема, привычного по России. В сочетании с огромным самомнением молодого графа уязвленное самолюбие навсегда сформировало в нем пренебрежение и презрение к французским реалиям. (В России французы были — учителя, гувернеры, парикмахеры, галантерейщики, танцоры: низкое сословие!)
4. В 1862 г. выходят «Отверженные» Гюго. В 1863 г. Толстой садится за «Войну и мир». Родство двух эпопей заметно даже по толщине двух томов. Не читать «Отверженных» Толстой не мог: Гюго был мировой звездой, главой французских романтиков, первым поэтом Франции. Весь образованный класс читал французские романы и поэзию, своя литература была еще сравнительно скудна численно. Русский образованный класс существовал в контексте общеевропейской культуры — Андре Шенье, Байрон и т. д. Сравнительный анализ двух великих романов по меньшей мере плодотворен.
5. Философские взгляды Толстого в «Войне и мире» не могут быть поняты и правильно истолкованы вне европейского культурного контекста. Это Адам Смит, прекрасно известный в России: люди преследуют собственные интересы, но в результате выходит польза и обществу, и городу, и стране. Это Огюст Конт, создатель позитивизма и социологии, с его пониманием объективности социальной эволюции, объективности социальных событий: материалистический социологизм. Отсюда отрицание Толстым роли личности в истории и упор исключительно на стихийность событий. И это Шопенгауэр с его иррационализмом, жизненными движениями и поступками только потому, что к ним есть воля и возможности: потребность рождается из самого процесса жизни и возможности иметь и удовлетворить эту потребность.
6. Весь язык Андрея Платонова — это единичные стилистические точки Толстого, склонного к аграмматизму и семантической концентрации Толстого, склонного к аграмматизму и семантической концентрации фразы в стремлении к точности выражения картины и чувств, при полной простоте в генеральном пространстве текста.