Как это ни парадоксально, но человек, этот венец творения согласно христианской доктрине или высший продукт эволюции, по другим гипотезам, являющийся сам творцом глобальной цивилизации и культуры, — так вот, только он во всем Универсуме находится, на что уже указывалось, в постоянном конфликте и диссонансе с ним в целом или с его составляющими: Богом, природой, социумом, культурой, со своими ближними, с самим собой. И конфликтность эта с историческим ростом «разумности» человека, от чего он находится последние столетия в упоении, не уменьшается, но возрастает вплоть до того, что сегодня человек поставил себя на грань самоуничтожения.
«Венец творения» оказался предельно конфликтен со всем творением и с самим Творцом. Результат грехопадения, — утверждает религия; ошибка эволюции, ее тупиковая ветвь, — полагают некоторые ученые. Как бы то ни было, все крупнейшие (и не только) умы едины в этом не поддающемся объяснению парадоксальном факте, а все основные институты и формации Культуры (в первую очередь религия и искусство) направляют свои усилия на преодоление этого рокового для человека конфликта. Однако сегодня и Культура со всеми ее традиционными институтами и интенциями находится в стадии, мягко и модно говоря, деконструкции, а точнее — последовательного разрушения, но об этом позже.
Человек с тех пор, как стал осознавать себя чем-то другим, чем окружающий его мир, оказался в ситуации вражды с этим миром и, конфликтуя с ним в борьбе за свое существование, начал одновременно сооружать здание Культуры, направленное на преодоление этой вражды, установление взаимопонимания и согласия с миром, с Универсумом. Именно на это были по существу ориентированы религиозные культы и обряды, великие религии, нравственные законы и моральные учения, наконец, вся сфера художественно-эстетической деятельности. Религии искали пути гармонизации человека с объективно существующим духовным началом Универсума — Великим Другим (духами, богами, Богом). Этика (в широком смысле слова) с древности занималась проблемами гармонии человека с остальным сообществом людей и, отчасти, с самим собой. Философские учения, издавна на дискурсивном уровне искавшие Истину и Знание о бытии, тоже не забывали о проблеме места человека в Универсуме и смысле его жизни. Но это была только theoria — интеллектуальное созерцание, узрение и констатация факта бытия. Фактически лишь религия и эстетический опыт (в модусе, прежде всего, практики) были внутренне ориентированы на универсальную и всеобъемлющую гармонизацию. Не случайно поэтому именно понятие и феномен гармонии с древнейших времени и во многих культурах занимали видное место в духовных и мыслительных практиках, а позже гармония была осмыслена в качестве важнейшего эстетического первопринципа (См., в частности: Шестаков В.П. Гармония как эстетическая категория. Учение о гармонии в истории эстетической мысли. М., 1973). Да, собственно говоря, и религия, и этика, и философия на своих высших уровнях не могли обходиться без эстетического опыта и эстетической терминологии (Для христианской культуры я аргументированно показал это в моем исследовании «2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica» (СПб-M., 1999).). И причина, по всей видимости, заключалась в том, что тот опыт, который мы сегодня осмысливаем как эстетический и который с древнейших времен связывали с понятиями красоты и прекрасного, имел своим двигателем глубинную энергетику бытия, с античности описываемую понятием Эроса, или Любви. В этой точке и религия, и этика, и философия сходятся и объединяются под покровом эстетики. Эрос во всех его ипостасях (космический, духовный, чувственный) объявляется Первопричиной и Перводвигателем бытия. «Бог есть любовь» (1 Ин 4,8). Все в Универсуме движется любовью, и только человек отпал от нее по неизвестным причинам, поэтому именно Любовь становится идеалом человеческого бытия. Любовь к Богу, к ближнему, к природе. Провозглашая целью человеческой жизни счастье, жизнь блаженную (vita beata), полное слияние (гармонию) с Богом в Царстве Божием и т.п., философские и религиозные учения сходятся в том, что любовь не возникает сама по себе или как результат волевого акта субъекта. Только Бог есть абсолютная, вечная, безначальная Любовь. Во всех же субъектах Универсума любовь возбуждается, и возбудителем ее является красота, прекрасное. „Еще Платон хорошо показал это в «Пире», а последующая философско-религиозная традиция, а также искусство и литература развили эту концепцию в бесчисленных вариациях.
Вожделение красоты, прекрасного инициирует путь любви, путь к счастью, к блаженной жизни, к Царству Божию, к полноте бытия, и одно из главных и наиболее доступных и эффективных для человека направлений этого пути издревле связано с эстетическим опытом, в частности, с чувственно воспринимаемой красотой и искусством. Показателем того, что акт любви реально осуществился является наслаждение. Для плотской любви — чувственное, чисто физиологическое или психофизиологическое наслаждение, сопровождающее физический контакт любящих, в пределе — сексуальный акт; для более высоких уровней любви (равно духовного эроса) — духовное наслаждение, «неописуемая сладость», как ее обычно обозначают мистики. Одной из главных разновидностей духовного наслаждения является эстетическое наслаждение, на высших уровнях эстетического созерцания сходное с «бесстрастным наслаждением» мистического опыта, мистического эроса.
Глубинную связь эстетического опыта с религиозно-мистическим чувствовали многие богословы, религиозные мыслители, теоретики духовных практик и пытались выразить это в своих текстах. Наиболее полно, емко и вполне осознанно это удалось, пожалуй, только в последние столетия, на закате христианской культуры. В частности, известный русский мыслитель и писатель Константин Леонтьев (1831-1891) одним из немногих в свое социально и позитивистски заостренное время ясно сознавал, что красота, эстетическое в природе и в искусстве отнюдь не простая видимость и дополнительное или излишнее украшательство, но — «видное, наружное выражение самой внутренней, сокровенной жизни духа», что именно эстетика, а не мораль и даже не религия является «мерилом наилучшим для истории и жизни», а эстетический критерий (эстетическое для него традиционно тождественно с красотой) есть наиболее универсальная характеристика бытия.
Пережив сильный духовно-религиозный перелом, он к концу жизни пришел, однако, к полному противопоставлению эстетического и религиозного, осознав эстетизм культуры как «изящную безнравственность», которой он противопоставил «поэзию религии православной со всей ее обрядностью и со всеми «коррективами» ее духа». Сохранив до конца жизни веру в эстетическое начало жизни и искусства, как сущностное начало, Леонтьев никак не мог примирить ее со своей философией «христианского пессимизма», которую он выводил из Нового Завета, прочитанного «сквозь стекла» святоотеческой аскетики. В этом главная трагедия его позднего мироощущения и миропонимания, которую он и сам хорошо сознавал, но не видел из нее выхода. Жизнь не имеет бытия без эстетического начала, а христианство, в его понимании, борется с эстетикой жизни, то есть ведет к уничтожению самой жизни. В одном из поздних писем к В.В. Розанову он писал: «Итак и христианская проповедь, и прогресс европейский совокупными усилиями стремятся убить эстетику жизни на земле, то есть самую жизнь... Что же делать? Христианству мы должны помогать, даже в ущерб любимой нами эстетики...» (Цит. по: «Русский вестник». 1903. № 6. С. 419), то есть в ущерб земной жизни, уповая только на жизнь будущего века.
В полемике с Леонтьевым определил свою эстетическую позицию крупнейший русский богослов и философ начала XX в. о. Павел Флоренский (1882-1937). Он обозначает ее как «религиозный эстетизм», используя это понятие исключительно в позитивном смысле и резко отграничивая свою позицию от леонтьевской, кажется, не очень вникнув в последнюю по существу. В «Столпе и утверждении Истины» он писал: «Таким образом, для К.Н. Леонтьева «эстетичность» есть самый общий признак; но, для автора этой книги, он — самый глубокий. Тан красота — лишь оболочка, наиболее внешний из различных «продольных» слоев бытия; а тут — она не один из многих продольных слоев, а сила, пронизывающая все слои поперек. Там красота далее всего от религии, а тут она более всего выражается в религии. Там жизнепонимание атеистическое или почти атеистическое; тут же — Бог и есть Высшая Красота, чрез причастие к Которой все делается прекрасным. <...> Все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога. И тогда как у Леонтьева красота почти отождествляется с геенной, с небытием, со смертью, в этой книге красота есть Красота и понимается как Жизнь, как Творчество, как Реальность» (Флоренский П. Столп и утверждение Истины. М., 1914. С. 585-586. Подробнее об эстетике П.А. Флоренского см.: Бычков В.В. Эстетический лик бытия (умозрения Павла Флоренского). М„ 1990; его же. 2000 лет христианской культуры... Т. 2Ч С. 308 и далее).