Мысли цыганки вновь были заняты Фебом, и она поспешила перебить архидьякона, желая узнать, чем же он может ей помочь.
— Что вы хотели услышать от меня? — гримаска вновь появилась на её личике.
«Что ты будешь моей и только моей», — подумал священник. Он поднял голову. Теперь его лицо казалось ещё бледнее.
— Что вы согласны пойти со мной в Собор. Я слышал, что вы хотите обрести веру. Я могу помочь вам. Я, как никто другой знаю, что для этого нужно. Только не отвергай моей любви! Молю…
Плясунья молчала, находясь под горящим взглядом архидьякона. Ей даже показалось, что кроме похоти и страсти она увидела в его глазах мольбу и немного искренней любви.
«Ах, если бы на меня так смотрел мой Феб».
— Только если пообещаете не прикасаться ко мне… иначе я убью вас, — она отошла на несколько шагов, стараясь увеличить расстояние между собой и человеком, всё ещё пугающим её своим состоянием.
Заветное согласие было, наконец, получено. Глаза священника просветлели, и он поднялся на ноги:
— Тогда нужно спешить, на ночь Собор закрывается, — Клод непроизвольно хотел было вновь схватить девушку, но та ловко выскользнула.
— Вы обещали не прикасаться ко мне, пока я не привыкну к вам. Возможно, мы с вами подружимся, большего обещать не могу, — она поманила козочку, и та послушно последовала за хозяйкой.
— Нет, дитя, коза — бесовское животное. Нельзя, — произнес священник. — Отныне вас ждет новый путь, вы будете жить в Соборе.
— Ах, Джали не может пойти со мной? Но мне будет её сильно не хватать, она моя сестричка, — печально произнесла цыганка. — Я буду навещать её во Дворе чудес.
— Вы хотите стать лучше? — ему было приятно думать, что она находится в его власти. Девушка согласилась. — Большую часть времени вы должны находиться в Соборе и вам придется забыть о танцах на площади.
— Ах, так вот, чего вы хотите!
— Девушке непристойно танцевать на людях в таком наряде, — продолжал архидьякон.
— А мужчине непристойно подслушивать разговоры, — перебила его цыганка.
Он вначале покраснел, затем побледнел.
«Дерзкая девчонка, если бы я только был уверен, что ты не сбежишь, я бы сейчас же исполнил всё то, о чем грезил все эти ночи».
— И на что я буду жить? Где возьму другую одежду? Танцы и пение это всё, чем я могу заработать деньги… — она склонилась к козочке. — Ты слышала, Джали, что предлагает мне этот человек? Он хочет, чтобы я умерла от голода и больше не танцевала.
«Я хочу, чтобы танцевала только для меня, чтобы только я мог видеть, как пляшут твои прекрасные ножки», — его пальцы сжались сильнее.
— Я дам тебе всё необходимое. Одежду, которую носят богатейшие девушки Франции, пищу, которую едят короли, — я предоставлю тебе всё, что пожелаешь, и тебе не придется больше зарабатывать на жизнь подобными уличными представлениями.
— Страшно подумать, какова цена вашего добродушия, — она помолчала, и, что-то вспомнив, произнесла: — Ах, впрочем, мне всё равно, я согласна… ради моего Феба, — она улыбнулась, и окрыленная светлыми мыслями об офицере побежала туда, где оставила Гренгуара. — Что же вы не идете? Или уже раздумали мне помогать?
— Как можешь ты так говорить? Жестокая, — он попытался совладать с собой. — Не произноси этого имени, оно причиняет только боль.
— А чьё же имя может быть прекраснее этого? Феб, — нараспев протянула она и звонко рассмеялась.
— Почему же вы любите человека, который презирает вас? — сжигаемый ревностью, Клод шел за ней, вновь натянув капюшон на глаза, чтобы никто его не узнал и не увидел, как пылают его щёки.
— А почему люди любят солнце? Оно прекрасно. А Феб, он прекраснее солнца, он — настоящий мужчина. Он спас меня от ужасного монстра. Только храбрец мог сразиться с этим чудовищем, — девушка вздрогнула от воспоминаний. — Презирает? Пусть. Он дворянин, офицер, на что ему уважать цыганку.
Священник замер. Он хорошо помнил ту ночь, когда приказал Квазимодо похитить Эсмеральду.
— Он просто выполнял свой долг. Вы думаете, он бы рискнул своей жизнью, если бы не дело чести? — страсть снова одолевала архидьякона. Он схватил её смуглую ручку, чуть сжав локоть. Эсмеральда остановилась, и выхватила свой кинжал. — А я? Я готов пасть мёртвым к твоим ногам, девушка, только ты не оценишь этой жертвы.
Он посмотрел на блеснувшее лезвие и выпустил цыганку, рассмеявшись: — Неужели ты думаешь, что твой кинжал принесёт мне больше боли, чем мои собственные мысли? Ты ничего не знаешь, девушка, ты не знаешь, каково это — носить в себе неугасаемый огонь, который разгорается, стоит тебе оказаться рядом. Я думал, ты колдунья, которая очаровала меня своей магией, ведьма, пришедшая за моей доселе безгрешной душой. Но нет — ты простая цыганка, которая хочет свести меня с ума.
— Ах, почему я слышу слово цыганка чаще, чем свое имя? Неужели у меня действительно такое ужасное имя? А я думала, оно такое необыкновенное. И ведь я даже не знаю, что оно означает, — она задумалась, а затем добавила: — Скажите, а вы знаете, что оно означает? — девушка с надеждой посмотрела на священника, вдруг обратив на него внимание. Кажется, только сейчас она в полной мере ощутила его присутствие. Клод взглянул на неё, и не сразу понял, что она обратилась к нему. В её просьбе не было той жесткости, что слышалась во всех её к нему обращениях.
— Это очень красивое имя. Эсмеральда…это на испанском… но что же? — он мучительно пытался вспомнить. Цыганка внимательно следила за ним, и даже остановилась. — Может, тут есть какая-то символика? Почему вас так назвали?
— Не знаю. Мне кажется из-за этого, — девушка показала свой амулет.
— Колдовство… — он посмотрел на него, желая сказать ей, что на её новом пути не должно быть языческих вещей, но вдруг обратил своё внимание на зеленую бусину. — Это похоже на изумруд. «Esmeralda» означает «изумруд», — произнёс, наконец, архидьякон. Доселе не задумываясь о смысле имени цыганки, он был удивлен, узнав, что имя было вовсе не цыганским. — Очень красивое имя.
— Вы так считаете? Ах, изумруд, — плясунья осторожно улыбнулась. Теперь она искренне не понимала, за что Феб так не любил её имени. А, впрочем, может и любил, просто не сразу его запомнил? Не желая мучить себя более вопросами, девушка решила присмотреться к спутнику. Пусть тот всё ещё пугал её своими действиями, сильного отвращения он в ней не вызывал. Обитая во Дворе чудес, цыганке встречалось видеть людей и некрасивее, а на улице защищаться от разбойников поопаснее. Священник же представлял собой нечто среднее между безумцем-романтиком и философом-ученым. Хотя, девушка мало что знала об учености и философии, но после разговоров с Гренгуаром слово «философия» приняло значение бесед о любви, дружбе и прочих темах, на которые она так любила мечтать. Безумцем же он ей казался за свои непредсказуемые действия. Девушке думалось, что он мог и сам заколоть себя тем кинжалом, которым она оборонялась, и это пугало. Может, ей лишь казалось, что он её ненавидел? Возможно, то, что она цыганка, оскверняло площадь, на которой она танцевала? Но почему же другие люди её не гнали?
— Я мог бы привести вам тысячу имен на разных языках, но ни одно из них не будет таким же прекрасным как это, — священник готов был вновь рассказывать о своей любви, но цыганка перебила его.
— А как вас зовут? Я хочу знать, кто пугал меня всё это время, — она приостановилась. Священник молча огляделся — людей видно не было. Ему не хотелось раскрывать своего имени, девушка могла раскрыть его перед Гренгуаром, и этот глупый поэт мог навредить замыслам Фролло. И всё же, цыганка, кажется, не хотела идти дальше, не дождавшись ответа.
— Клод Фролло, — тихо произнес он, чтобы никто кроме девушки его не услышал. — Но, позвольте, я всё расскажу вам, когда мы придем в собор.
— Мне нужно прежде увидеться с моим мужем. Раз Джали не может пойти со мной, мне придётся оставить её с ним, — огорченно пролепетала цыганка. — Но у меня нет никого кроме неё. О, Феб, смотри же, чем я жертвую ради тебя.