— Я не желаю ничего слушать! — резко прервала Эсмеральда попытку архидьякона образумить ее. Нет же, вовсе не за внешность она полюбила капитана. Разве можно любить только красоту? Ах, капитан спас ее, проявил смелость и благородство, полюбил ее.
И все-таки девушка невольно прислушалась к словам, не сумев забыть этого смеха, того, с каким надменным видом произнес Феб этому мальчишке, что сегодня он встретится с ней. Но то был не Феб, нет, он не мог насмехаться над ее чувствами.
— Не желаешь слушать?! — обезумев, Клод в момент сократил расстояние между ними. — Так узри же. Пусть не сегодня, не сейчас, ты увидишь, что он не тот, кем ты его мнишь, девушка.
— Ах, замолчите, — она выставила вперед ручку, чтобы отдалить его от себя, но он поймал ее, прижав к своим губам.
— Дерзкая цыганка, знаешь ли ты, что я чувствовал, когда встретил тебя впервые?
— Не хочу ничего знать! Ужасный человек, не прикасайтесь ко мне! — она попыталась вырвать руку, но его пальцы сжались сильнее.
— Почему ты так жестока ко мне? Тебе известна жалость, я знаю, я видел, как ты напоила то чудовище. Почему же нельзя и мне подарить немного своей жалости и любви?
— Вы обещали помочь мне… — разочарованно произнесла цыганка, — а теперь я вижу, что вы не тот человек, каким представились, — она хотела вновь воспользоваться кинжалом, но вспомнила, что Фролло этой угрозы не боится. И такое отчаяние завладело ей.
— Тебе ничего неизвестно, — он хотел было прижаться к ней, поцеловать ее прекрасную шейку, но цыганка продолжала свои обвинения, неистово ударяя его:
— Ах, мой Феб любит меня. А вы…ненавидите, я знала это, знала, и все равно поверила вам!
Тихий вздох, полный отчаяния вырвался из груди священника, он осторожно взял цыганку за плечи и встряхнул. Та замерла, испугавшись еще больше.
— Я не хочу тебе зла, девушка. Я люблю тебя, слышишь? Люблю. Дай мне надежду, подари хоть немного своих прикосновений, поцелуй, все, что угодно, и я оставлю тебя, выполню все, что обещал, я не лгу, — прошептал архидьякон, прижимая ее к стене кельи и целуя оголенное плечико.
— Ах, вы обманываете меня! Я не поверю больше ни одному слову, гадкий, подлый человек! — воскликнула несчастная, стараясь отдалить его от себя. — Феб любит меня, конечно любит! Я не могу изменить ему.
— Ну хорошо, пусть так! Оскорбляй меня, обвиняй меня, но что же будет, когда ты лично узнаешь, что он не любит тебя и никогда не любил? Он хотел воспользоваться тобой, наивное дитя, а потом не вспомнил бы и имени, — продолжал архидьякон, совершенно забыв о причине прихода девушки. — Ты не знаешь ничего о таких, как он.
Но Эсмеральда не слушала его больше. Многое из того, что уже сказал ей этот человек, занимало ее мысли, когда она жила во Дворе чудес. Но отступить теперь — значило навсегда потерять надежду на счастливую жизнь с капитаном, которого она любила больше жизни. Она из последних сил старалась отодвинуть от себя священника, и все же, долгое сопротивление довело тело до изнеможения, и цыганка сдалась.
Фролло перехватил и вторую ручку девушки. Та задрожала от охватившего ее ужаса. Сейчас этот человек унизит ее, осквернит, и она больше не будет достойна Феба де Шатопера. Цыганка вскрикнула от этой ужасной мысли, и ноги ее подломились.
— Зачем ты мучаешь меня? — тихо произнес Клод, поднимая девушку на руки. Жар ее тела чувствовался даже сквозь плотную ткань сутаны. Какое дикое желание сжало в свои железные тиски архидьякона, какая страсть загорелась в его темных глазах, когда руки прижали ее хрупкое тело к груди. Он готов был поклясться, что такого сильного искушения не испытывал доселе никогда. Цыганка больше не сопротивлялась, молчала, находясь полностью в его власти. Девушка лишилась чувств, и Фролло, воспользовавшись моментом, наклонился к ней. Огненный поцелуй опалил ее чуть приоткрытые губы, такие желанные и доселе неприкосновенные. Священник осторожно положил цыганку на кресло. Эсмеральда не прикоснулась к нему. Ее глаза все еще были закрыты, а слезы стекали по раскрасневшимся щекам.
Архидьякон сел перед ней на колени и провел пальцами по волосам — они были даже мягче, чем он их себе представлял; затем по щеке, стирая слезы, его губы коснулись ее оголенного плечика, и вскоре он осыпал поцелуями руки девушки. Тяжело дыша, священник касался ладонями ее тела, воскрешая видения, преследовавшие его. Он взвыл от негодования, стиснувшего сердце, и желания, завладевшего всем телом.
— О, вероотступник, грешник! — в ужасе прошептал он и, обхватив свои плечи, поднялся. Взгляд метнулся к смуглым ножкам плясуньи, столько ночей сводившим его с ума своими танцами, к ее гибкому телу, от которого исходило такое живое тепло. О, эта пытка, которую он предоставил себе сам, закрыв девушку вместе с собой в келье.
Клод, опьяненный посещавшими его образами, чуть пошатываясь, подошел к столу, в надежде отвлечь себя наукой, но стоило ему открыть книгу — цыганка представала перед ним. Вид из окна больше не отвлекал его, а лишь еще больше распалял желание. Он находился во власти ее чар, и не было никакого спасенья.
— Гибель моя! — воскликнул Фролло, падая на колени.
На этот безумный крик цыганка открыла глаза, думая, что именно он ознаменовал конец ее свободы. Она вздрогнула, приготовившись к чему-то ужасному.
Однако не увидела рядом с собой лица архидьякона.
— О, эта пытка… безумец, несчастный безумец, — повторял он, и пальцы его сжались. — Это непреодолимое желание!
Эсмеральда безмолвно лежала на кресле, боясь шелохнуться и привлечь к себе его внимание. Страшилась и того чувства, зародившегося в ней от вида страданий этого человека, пугавшего неимоверно. Пока она лежала в беспамятстве, ей казалось, будто что-то прикасалось к ней, и теперь она не хотела осознавать, что-то были прикосновения архидьякона. Она еще ощущала его опаляющие поцелуи на своей коже, и ей было неприятно. Только Феб может прикасаться к ней и целовать.
Она любит Феба, и Феб любит ее, так почему же им не быть вместе? Почему должна она становиться причиной мучений этого священника? Он сам предложил ей помощь, а теперь просит от нее то, что она не может ему дать.
Цыганка боится его действий, его непредсказуемость мешает ей проникнуться к нему настоящим сопереживанием.
— Что вы хотите сделать со мной? — спросила, наконец, она без тени страха в голосе.
Фролло повернулся к ней, и глаза его были безумны. Девушка встретилась с этим взглядом, и ужас охватил ее.
Священник боролся с самим собой, с тем, что возбудила в нем Эсмеральда. Он смотрел на нее и старался не думать о ее красоте, о манящем теле, об этих черных глазах, подобных ночному небу. Однако желание вновь взяло верх над самообладанием — он поднялся на ноги, нахмурился и побледнел еще больше. Если сейчас он вспомнит все те манящие, сладострастные видения, терзающие его ночами, то уже ничто не сможет сдержать того желания, рвущегося наружу. О, эта борьба с желанием. Всю жизнь приходилось ему ломать себя, отказываясь от радостей обычной жизни, в то время как его брат жил, пользуясь тем, что давала свобода.
Придерживаясь рукой за стену, архидьякон подошел к двери, и каждый шаг давался ему с трудом. Он чувствовал жар хрупкого тела, ощущал тихое дыхание, и кулаки его сжимались с неистовой силой от посланных искусителем грез.
Только открыв ключом дверь и держась за ее ручку, священник взглянул цыганке в глаза и тихо произнес:
— Я хочу, чтобы ты верила мне, девушка. Пусть мои прикосновения тебе неприятны, пусть ты не хочешь меня слушать, — она смотрела на него своими прекрасными глазами и касалась пальчиками амулета. Пламя свечи чуть освещало ее все еще напуганное лицо, и оно казалось прекраснее, чем когда он увидел ее на улице. — О, любить женщину и быть ей ненавистным. Любить ее всем неистовством, чувствовать, что за тень ее улыбки ты отдал бы свою кровь, свою душу; денно и нощно лелеять ее в своих мыслях — и видеть, что она влюблена в солдатский мундир! Но пусть так, пусть ты не можешь дать мне то, что я хочу, но я все обдумал. Умоляю, если в тебе есть сердце, не отталкивай меня. Я не прикоснусь к тебе, если ты сама этого не захочешь, но, прошу… танцуй для меня… Я не обману тебя, но только танцуй для меня, девушка, и этим ты сделаешь меня счастливым, — он не выпускал ручку двери — она была единственной опорой. Перед глазами расплывались тени, кружили на стенах, но священник не сводил взгляда с лица цыганки.