Девушку вытянула на стул раненую ногу. Недоверчиво перепробовав все баночки из аптечки Олег остановился на густой резко пахнувшей мази Вишневского. Отыскав в столе малярную кисточку, густо залепил мазью ее круглое симпатичное колено. Вскрыв несколько индивидуальных пакетов, он соорудил на ее ноге огромный марлевый шар. Со стороны, когда он отошел полюбоваться своим творением, его творение напоминало забинтованную голову.
Оказав первую помощь, Олег включил электрический чайник, усталый и довольный плюхнулся в кресло.
– Пятьдесят минут полной неподвижности, – безапелляционно заявил он. – Потом вас, Лида, можно транспортировать.
– Куда это меня можно транспортировать? – поинтересовалась девушка.
– Куда хотите. В пределах Петербурга. Но лучше вам сегодня вообще транспортироваться в пределах парохода. Так для раны лучше.
– А по-моему, у меня просто ссадина и ушиб, – она иронически глянула на него. – А капитан сюда придет чай пить?
– Капитан на берегу. Но я за него. Могу и экскурсию провести в пределах каюты. Хотите сейчас из кают-компании какую-нибудь картину принесу, кораллы, кобру сушеную.
– Нет, кобру не надо.
Лида с удовольствием пила чай, грызла галеты, болтала. Штурман не замолкал. В его словах шквалы рвали паруса, бак скрывался в облаке пены штормовых волн, которые перекатывались через палубу. Возникали далекие жаркие страны и холод арктических побережий, и даже пара айсбергов с пингвинами продрейфовала перед девушкой. Между делом он успевал поглядывать в иллюминатор. Вот-вот должны были развести мосты, и ловушка захлопнется до утра. Да и девушка ему нравилась.
Как и положено, в свое время на въезде встала машина с мигалкой и поползли вверх створки моста лейтенанта Шмидта.
– Ну, – лицемерно вздохнул моряк, – вот незадача, мосты развели. Это до самого утра. Так что, сейчас мы вас на ночлег определим.
Лида отставила чашку и встала. Осторожно покачалась на больной ноге.
– Не надо меня никуда определять. Я тут рядом на Васильевском острове и живу. А если что, я кричать буду.
Олег тоже поднялся. Вздохнув, надел фуражку.
– Коленки у вас круглые. А вы сразу «кричать»... Давайте я вас, Лида, хоть домой отведу.
Гриша, держа в правой руке кастрюльку, левой потирая грязную футболку у сердца, дошел, наконец, до кухни. Конфорки плиты были пустые. Он сунулся к широкому подоконнику, на котором у самого стекла стояла огромная, больше напоминавшая бачок, кастрюля.
Гриша воровато оглянулся, дрожащими руками снял со стены черпак. Он сдвинул крышку и полез черпаком прямо в густое, с медалями застывшего жира варево, когда крышка соскользнула и с грохотом упала сначала на подоконник, а потом и дальше на пол, дребезжа и подпрыгивая.
Гришу словно парализовало. Он стоял, прижав к себе кастрюльку, сжавшись, с черпаком, с которого падали на подоконник тяжелые капли супа.
– От паразит! – Баба Нюра уже пришкандыбала из своей комнаты. – От паразитина! Ну ничего человеческого нет, все пропил. Ведь какой человек был. Слесарь! На заводе! Все пропил, паскуда.
Она вырвала из его безвольной руки черпак, поболтала им в бачке и щедро плеснула суп Грише в кастрюльку.
– Жри, паразитина!
Тот немедленно юркнул с кухни.
– Да хоть погрей! – крикнула она вслед, уже протирая тряпкой оставшиеся на подоконнике следы.
Гришу еще успел перехватить у двери новый, всего неделю назад въехавший в квартиру сосед.
Он уже сходил в ванную и теперь стоял в коридоре с полотенцем на широких плечах. Его круглая бритая наголо голова торчала из плеч без всякой шеи. Голова была мокрой и напоминала бильярдный шар с ушами.
– Стой! – сосед навис сверху.
Гриша послушно замер, прижав к себе кастрюльку.
– Держи, подлечись.
У соседа в кармане спортивных штанов оказался «малек» – маленькая словно игрушечная бутылка самой дешевой водки с яркой этикеткой.
– И еще. Будешь окурки в раковину кидать – морду набью.
Гриша наконец добрался до своей комнаты и юркнул за дверь. Он бы даже наверно закрылся, да только замка у него не было, да и каких-то особенных вещей, чтобы их беречь, тоже.
Сосед еще прошелся по длинному и узкому коридору, вежливо посторонился, пропуская бабу Нюру.
– Привет, бабулька! Разговор к тебе есть. Лидка-то дома? Не знаешь, прописывать она своего Крузенштерна не собирается?
Бабка нового соседа побаивалась и теперь, пробормотав что-то, тоже скользнула в свою комнату.
Лида оказалась крепким орешком. Выдержанным в старых правилах. Сначала она заставила Олега сводить ее в кино, после чего дала домашний телефон. После похода в скромное, хоть и в самом центре города кафе, поцеловалась с ним, прощаясь у подъезда. Но зато через две недели после спектакля в БДТ, где они с морским биноклем Олега отлично все видели с самой верхотуры, оставила его дома на ночь. Теперь, через месяц, у Олега даже был свой ключ, огромный с бороздками от входной двери и маленький, как карандашик с хитрой нарезкой от комнаты Лиды.
Парусник уже оттащили в завод, и жизнь Олега была поделена – двенадцать часов на вахте на пустом развороченном рабочими паруснике и двенадцать свободных. Олег сам договорился с напарником. Его вахта была с шести утра до шести вечера. Механик был только счастлив, с завода если кто и приходил на борт, так днем в рабочее время, когда дежурил Олег. Но в шесть вечера он, не задерживаясь на борту, торопился через Неву к Лиде.
Если той удавалось к этому времени освободиться в своей технической библиотеке завода, она шла навстречу и встречала его на полпути, часто посередине моста лейтенанта Шмидта, и дальше они шли уже вместе. Шли по набережной, на которой и познакомились.
– А я и раньше любила по набережной гулять, – призналась Лида, – или, если идти куда-то, хоть немного по ней пройти. Тут всегда новые корабли. Флаги бывают интересные.
Два буксира как раз ворочали огромный сухогруз. Флаги у них были замусоленные, с неуловимыми цветами. Красавец сухогруз ворочался тяжело. У причала ткнулись в гранит белоснежные надстройки кормы напоминавшие обычный дом с окнами, где трапы были просто крутыми лестницами, и в одном из пролетов даже сушилось белье. Даже оранжевая спасательная шлюпка выглядела чужеродной. Грузовая палуба была длинной, уходящей куда-то аж за центр фарватера, с открытыми створками трюмов, задранными словно заборы. И где-то вдали посередине Невы виднелся нос судна с небольшой мачтой.
– Завидую я тебе Олег.
Лида остановилась и смотрела на бестолково крутящиеся вокруг судна буксиры.
– Сколько раз видела, и все равно не оторвешься. Уходит вот корабль куда-то далеко. В другие страны. И, может, не вернется.
– Лида! Какие проблемы. Копишь деньги, путевку покупаешь, и езжай хоть в Гондурас.
– Не то, – Лида вздохнула, – здесь, как видишь, уходящий корабль, аж сердце щемит.
– Пойдем лучше к тебе. Будем сердце врачевать.
Олег поднял пакет, сквозь стенки которого просвечивали яркие бока каких-то фруктов, торчало между ручек горлышко винной бутылки.
– Пойдем, Лидусик. Там и про страны поговорим.
– Пойдем...
Лидина комната была большой, метров двадцать. Только из-за высокого, за три метра, потолка размер скрадывался. К тому же комната была заставлена добротной, оставшейся от тетки мебелью. Тяжелый комод, узкое высокое бюро, стол на массивных лапах, даже мебель попроще не казалась чужой: крашенный морилкой под красное дерево фанерный шкаф с маленьким окошком в углу дверцы и сервант из немецкого еще гэдээровского гарнитура. От тетки Лиде осталась и крутая упругая железная кровать с блестящими металлическими шариками на спинке. Чужеродной здесь была разве что большая магнитола на столе.
Пока Лида разбирала пакет, Олег встал у старинного потемневшего зеркала. Снял фуражку, пригладил волосы. Лицо сразу стало каким-то полным, толстогубым, очень сухопутным и словно просило нахлобучить сверху какую-нибудь кепку. Он повертел головой и так и сяк, снова нахлобучил мичманку, с удовлетворением кивнул и лишь потом отошел, повесив фуражку на вешалку у двери.