Она сделала для Бассомпьера то же, что сделала когда-то царица Савская для Соломона. Священное писание упоминало о подобном случае: следовательно, это не могло быть неприличным. Все, что допускала Библия, могло быть допущено и англиканской церковью. Происшествие, о котором повествует Библия, завершилось рождением ребенка, нареченного Эвнеакимом или Мелилехетом, что означает «сын мудреца».
Развратные нравы. Да. Но лицемерие не лучше цинизма.
Современная Англия, имеющая своего Лойолу в лице Уэсли, немного стесняется этого прошлого. Она и досадует на него и гордится им.
В те времена нравилось безобразие, в особенности женщинам, и притом красивым. Стоит ли быть красавицей, если у тебя нет урода? Стоит ли быть королевой, если нет какого-нибудь смешного пугала, который говорит тебе «ты»? Мария Стюарт «была благосклонна» к горбуну Риччо. Мария-Терезия Испанская была немного фамильярна с одним мавром. Следствием этой фамильярности явилась «черная аббатиса». В альковных историях «великого века» не был помехой и горб; примером может служить маршал Люксембургский. А еще раньше Люксембургского — Конде, этот «маленький красавчик».
Красавицы, и те могли иметь недостатки. Эго допускалось. У Анны Болейн одна грудь была больше другой, шесть пальцев на руке и один лишний зуб, выросший над другим. У Лавальер были кривые ноги. Это не мешало Генриху VIII быть без ума от Анны Болейн, а Людовику XIV терять голову от любви к Лавальер.
Такие же отклонения от нормы наблюдались и в области моральной. Почти все женщины, принадлежавшие к высшему кругу, были нравственными уродами. В Агнесах таились Мелузины. Днем они были женщинами, а ночью упырями. Они ходили к месту казни и целовали только что отрубленные головы, насаженные на железные колья. Маргарита Валуа, родоначальница всех жеманниц, носила у пояса юбки пришитые к корсажу, закрывавшиеся на замок жестяные коробочки, в которых хранились сердца умерших ее возлюбленных. Под этой необъятной юбкой прятался Генрих IV».
(«Человек, который смеется»)
КСТАТИ:
«Женщина — это увечный от природы изуродованный мужчина».
Немалый интерес представляет знакомство с такой венценосной женщиной, как Анна Австрийская, королева Франции, супруга Людовика XIII.
На гравюрах XVII века, по описаниям современников и Александра Дюма в романе «Три мушкетера» она выглядела примерно так:
«Анне Австрийской было в то время двадцать шесть или двадцать семь, и она находилась в полном расцвете своей красоты.
У нее была походка королевы или богини. Отливавшие изумрудом глаза казались совершенством красоты и были полны нежности и в то же время величия.
Маленький ярко-алый рот не портила даже нижняя губа, слегка выпяченная, как у всех отпрысков австрийского королевского дома, — она была прелестна в улыбке, но умела выразить и глубокое пренебрежение.
Кожа ее славилась своей нежной и бархатистой мягкостью, руки и плечи поражали красотой очертаний, и все поэты эпохи воспевали их в своих стихах…»
Пожалуй, достаточно, чтобы понять, что обладание такой женщиной никак не могло быть в тягость для Людовика XIII, человека с весьма посредственными физическими данными. Однако это было именно так.
Красавице-жене король предпочитал ее фрейлин, мелкопоместных дворянок из провинции и даже случайных поселянок во время загородных прогулок или охотничьих празднеств.
Анна, гордая, недоступная, с хорошо развитым чувством подлинно королевского достоинства, даже увлекшись блистательным английским герцогом Бекингемским, не позволяла ему поцеловать ее руку выше края перчатки. Она гневно отвергла любовные притязания всесильного герцога де Ришелье, фактического властителя Франции при безвольном эпикурейце Людовике. Кстати, грозный кардинал в ту нору (1625–1627 гг.) выглядел вовсе не тем высохшим и согбенным старцем, каким мы привыкли видеть его на старинных гравюрах и портретах. Это был в ту пору красивый сорокалетний мужчина, человек непоколебимой воли и храбрый военачальник. Однако Анна была самой неприступной из всех крепостей, которые доводилось осаждать кардиналу-воину, да и не только ему.
Но как капризна фортуна! Спустя почти двадцать лет, вскоре после смерти Людовика XIII и ненадолго пережившего его Ришелье, в Париж приезжает некий Джулио Мазарини, сын итальянского рыбака, затем — прислужник римского кардинала Бентиволио и его протеже на ватиканском поприще.