– Прошу прощения, – извинился перед всеми Криспин, – я мог бы и разобраться, что это за заведение, когда прочел в «Спектейторе», что некто по имени Марк, сколько я понимаю, шеф-повар, строит свою гастрономическую философию на поэзии Дилана Томаса, а в ней, как мы все помним, большинство существительных и прилагательных встречаются друг с другом впервые в жизни. Что ты говоришь, моя душа?
– Видишь ли, в чем дело, – Фредди уже довольно давно жевала один и тот же кусок, время от времени приостанавливаясь в задумчивости, – я никак не могу понять, что это такое. Если бы поняла, мне бы, может, даже и понравилось.
– Никто не предлагает, чтобы тебе это нравилось. Идея не в этом. Ты должна получать свежие гастрономические впечатления.
– Этот деятель, – как его там, Марк? – так вот, Марк считает, что вкусовые рецепторы надо не ублажать, а раздражать, – вставил Ричард.
Он ощутил, что фраза прозвучала несколько заискивающе, однако ему очень хотелось поучаствовать в беседе, чтобы не лишиться внимания Сэнди, – она вот уже минуты две молча смотрела на него с выражением, которое можно было принять за ободряющее. Ричард был готов и дальше распространяться о Марке и его свойствах, о воображении, творческом подходе и тому подобном, однако надеялся, что не придется.
– Наверное… ты тут бывал и раньше, – наконец проговорила Сэнди, вкладывая или пытаясь вложить в эти слова нечто, чего он не понял.
– По-моему, нет, но если бы бывал, я бы…
– Нгорррндоуэлия, – заметила Фредди, наконец проглотив свой кусок, – ни за что не согласилась бы пойти в такую задрипанную душегубку. Ей подавай мраморные залы и чтоб меню было написано такими сцепленными между собой буквами, ну, знаете, как это, ну, это…
– Я знаю, – кивнул Криспин. – Как будто от руки.
– А я думал, такие места давным-давно перевелись. Как черно-белые фильмы, – заметил Ричард, – И это лишний раз доказывает…
Лучше бы ему на этот раз было промолчать.
– А по-моему, в этом вонючем мире просто развелось слишком много денег, – заявила Фредди, как и сестра вкладывая в свои слова какой-то невысказанный смысл, только совсем другой. – Ты разве с этим не согласен?
Ричард на миг заколебался.
– Ну, в общем, не совсем, – проговорил он наконец.
– Так я и думала. А скажи-ка мне, Ричард, – Фредди, видимо, все-таки решила облечь свою мысль в слова, – ты когда-нибудь водишь… то есть вы с женой когда-нибудь ходите вместе в ресторан? Вернее я вот что хотела спросить: вы часто ходите вместе в ресторан?
– Ну, пожалуй, если подумать, то нечасто.
– А если ходите, ты платишь по карточке или чеком? Или Корделия…
– А я на днях видел действительно богатого человека, – вмешался в разговор Криспин. – Мне тут пришлось защищать одного гнусного кабана, который что-то напакостил с акциями своей компании. У него громадный особняк под Льюисом. Дом, видимо, был очень даже неплохой, пока он не приложил к нему свою жирную лапу. Ну, вы, наверное, видели такие постройки. – Криспин придал своему лицу выражение, означавшее «какая гадость». – Так вот, к собственному омерзению и зависти, я обнаружил у него на стене картину, которую до этого видел в какой-то галерее, кажется, в Париже.
– Какую именно? – поинтересовался Ричард.
Криспин поглядел ему в глаза, а потом ответил:
– «Гиацинты в желтой вазе» Ван Гога. Ты наверняка ее тоже знаешь – по альбомам, по каталогам…
– Ваза на синей скатерти у окна, эта, что ли? – Ричард, если дать ему намек, ловил его на лету.
– Она самая.
– Я такой никогда не видела. – Фредди переводила взгляд с одного на другого. – Ни в книгах, ни на открытках, нигде.
– Ну, она, в общем, не из самых известных, а, Криспин?
– Да нет, не из самых.
Помимо того что Ричард нуждался в хорошем собеседнике для разговоров о Корделии, а Криспин с удовольствием его выслушивал, их роднило еще и пристрастие к невинным розыгрышам, вроде этого наспех придуманного Ван Гога, который не дал Фредди пуститься в длинные нравоучения. Для Ричарда это было не просто мимолетное удовольствие, но и лишнее свидетельство того, что мир состоит не только из русского языка, него, Корделии и других существ женского пола. И уж всяко не только из него и Корделии. Так националист-одиночка, живущий при очень терпимом и прогрессивном оккупационном режиме, все равно не может не порадоваться, встретив на улице собрата по убеждениям.