Долгие минуты Ричард не сводил глаз с рукописной страницы, и никакие слова не шли ему на язык Почти что сразу стало слишком поздно разводить всякую псевдонаучную гиль о необходимости более пристального изучения и пр.
Анна отошла от него, настолько далеко, насколько это вообще было возможно в тесной гостиной. Глядя в сторону, но голосом очень мягким она проговорила:
– Там продолжение, на обороте.
– Что? А-а.
Он едва успел перевернуть листок, как она заговорила снова:
– Ты должен принять, что это лучшее, на что я способна, и только таким способом я могу выразить свою благодарность. Надеюсь, ты по крайней мере не станешь оспаривать, что все здесь сказанное сказано от чистого сердца. Кто знает, может быть, когда-нибудь, в будущем, мои стихи покажутся тебе сносными или по крайней мере безвредными. Я знаю, ты считаешь, что все, написанное мною до сих пор, никуда не годится, даже то, что я тогда читала со сцены. Когда ты в тот раз сказал мне, что мои новые стихи тебе понравились, я в несколько секунд поняла, что это ложь. Но эта ложь рассказала мне, как сильно ты меня любишь, а значит, я всегда буду любить тебя. Не уверена, что мне удастся выразить это в стихах, но когда-нибудь я, наверное, попробую.
Теперь на глазах у обоих были слезы. Они обнялись и крепко прижались друг к дружке.
Глава двадцать первая
– Ну и что она из себя представляет? – поинтересовался Тристрам Халлет.
– Вы же ее видели, разве нет? В смысле, она ведь наверняка сюда заходила.
– Строго говоря, нет, хотя мы раза два и встречались. Я имею в виду, как с ней работается – или, правильнее сказать, под ней?
– Честно говоря, пока скорее под ней. – Нейл Дженкинс принял из рук Тани Халлет вторую чашку чая и печенье, смахивавшее на русский пряник, – У-у, вкусно. Впрочем, на заседаниях кафедры она всю эту клику держит в узде, что верно, то верно.
– Вы имеете в виду Дункана и его братию?
– Там теперь еще и Дунканов сыночек. А декан у нас все тот же, сиречь чем дальше, тем бесхребетнее и никчемнее.
– А что, профессорша разрешает называть ее Дебби?
– Да, однако чувствуется, что «профессор Абернетти» ей больше по душе. Что же касается учебного плана – ну, сами видели. Ричард вовремя смылся.
– Похоже, что так. Интересно, что он сам про все это думает.
– Ну, – протянул Дженкинс, – если он не совсем дурак, то думает, что ему крупно повезло. Тихо-мирно сменить институтскую бодягу на непыльную работу, да еще и подцепить по дороге дивную Данилову.
– Судя по тому, что я от него слышал раньше, «тихо-мирно» – это, мягко говоря, преувеличение. Да, обидно, что из этой их возни с петицией ничего не вышло.
– Да не было никакой особой возни. Хотя все равно обидно.
Танин славянофильский будильник на камине отзвонил половинку между четырьмя и пятью. Дженкинс поерзал всем своим тщедушным телом и глянул на наручные часы. Халлет поспешно спросил:
– А вам не удалось узнать, как там на все это отреагировали?
– Тристрам, милый мой, вам же прекрасно известно: как они там на что реагируют, никто и никогда не знает. В этом смысле ничего не переменилось. Ни там, ни здесь. Кроме того, я ведь раньше уехал из Москвы. Единственный дошедший до меня слух, да и тот довольно сомнительный, – это то, что брат прославленной Даниловой вроде как умер, непонятно отчего. Отравление свинцом. Неизлечимое заболевание. Такое, как вы знаете, в России-матушке не редкость, особенно по нынешним временам. Единственная новость, которую, по моим понятиям, можно считать достоверной, – это то, что, где бы он сейчас ни находился, в ближайшее время ему оттуда не выбраться.
Халлет проговорил:
– Выходит, Ричард поступился своим добрым именем – так он, по крайней мере, считает, – и все впустую.
– Ну, это уж я не знаю, во всяком случае он получил в награду упоительную Данилову, да и вообще, на целом свете всего-то найдется человек пять, которые в состоянии разобраться, что он наделал, когда поставил свою подпись под этой галиматьей.
– Верно. Только, к сожалению, именно мнением этих пяти человек он и дорожит.
– А один из них, конечно, вы, Тристрам.
– Был одним из них. Хотелось бы надеяться.
Дженкинс в ответ театрально приподнял брови, однако заметил, что Танин взгляд перемещается в его сторону, и притих.