– Я бедован.
– По жизни, видать. Бедован, а в Зоне не был. Магацитл ты, вот ты кто.
– Блинчук тоже не был в Зоне.
– Блинчук скурмач.
– А мне Папаша запретил.
– Вот ты ж брехло, фантаст! Папаша и Яна погибли до тебя за год! Или за два…
Уже привычный момент моего триумфа. Я проделываю это не в первый раз, и всегда это срабатывает здорово. Спасибо тебе, Папаша. Трудно удивить трекера. Но я умею. Я достаю из сумки молескин, из молескина – серый конверт с типографским контуром для марки, в который пятью штрихами очень остроумно вписаны буквы С и А. Из конверта достаю письмо Папаши, адресованное мне. Подаю письмо Фенимору. Письмо короткое, он проглатывает его за секунды. Потрясённо матерится словами, которые я не могу перевести в формат нормативной лексики. Который, которые, которого. Править. Он возвращает мне листок, таращится на меня, отдаёт мне банку.
– Вот это да.
– Вот так, на самом деле. Магацитл я?
– Ладно, ладно. Пиво твоё, всё, что осталось. На.
– Спасибо. Женя-Туранчокс мне это письмо передал. Брехло я?
– Да всё уже, всё. Убил ты меня и оживлять не стал, так бросил. Ну и Папаша. Вот был монстр! Ну единственный выживший, что ты хочешь… Вот с ним я был знаком ещё до Зоны. Он работал в госпитале на Десятке, старшим лаборантом в туберкулёзнике… или главным лаборантом… Заведующим лабораторией, вот! Я долго в госпитале валялся в восемьдесят шестом осенью, руку сломал об одного там. Ну, и трудно было не заметить. Два метра росту, на вид – Гога и Магога гибридом. Ну и я же рисую, шрифтовик, – припахали меня оформить ему стенд какой-то для лаборатории. А он мужик оказался отличный. Спирт, закуска, музычка. Маме позвонить. А потом уже в Зоне встретились. Он меня сразу узнал, бросился, обнял, чуть Яну свою не уронил. Ей на вид тогда лет десять ещё было.
– Что же с ним случилось в Зарнице, почему он был такой, на самом деле, и такая дочка?.. Он рассказывал тебе? Как он выжил? Куда пропали люди? Или, хотя бы, как пропали?
– Понимаешь, да, рассказал… Не знаю только, можно ли тебе пересказать. Видишь же, из могилы тебя отыскал он. Вернусь сейчас домой – а там какая-нибудь телеграмма от него. Крандец тебе, трепло, например, умри в муках… В общих чертах: их в ночь Зарницы в роддоме накрыло одним из «красных колец», что жгли тот край Капустина. Про жену не знаю подробно. Но там все погибли, кроме него и дочки. А его ли это была дочка вообще?..
– Так вот прямо погибли? «Пропал без вести» – официально.
Фенимор долго молчит. Я уже чувствую, что интервью скоро закончится. У него аж лицо ведёт тиком набок. Это что-то глубокое, глубинное, историю Папаши он давно уже примерил на себя, совпали какие-то болячки у них, и вот, не хотя этого, но сорвал я корку с самой большой из них. Что я, в сущности, знаю о Вадиме Свержине, кроме того, что он супертрекер, мегалутала и долгожитель?
– Ты прав. Подловил. Пропали без вести. Рассказываю. Про «кольца» ты знаешь… На «обруче» «кольца» пожар фосфорный, а внутри, в «глазу», всё обугливается, в пепел, и сильно лагает время. Как я понял, они в этом пепле «глаза» с новорожденной девочкой то ли год, то ли больше просидели… Что они ели, что они там пили? Может быть, вообще сто лет для них прошло, пока «кольцо» прогорело. Он там и плащ свой себе склепал, и поноску для девчонки, и придумал себе какой-то мир, какие-то мифы… Знаешь, мы когда с ним впервые столкнулись в Зоне, поговорили немного, и он вдруг так плащ распахнул, будто немой порнуху предлагает, и говорит: смотри, подкладка чисто асбестовая! И точно, пластинками асбеста изнутри плащ покрыт… Гордо так говорит, будто треком на Луну хвалится…
(Пропавшие без вести были признаны погибшими меньше года назад. Никто так и не нашёл ни одного трупа в Зоне, ни в городе, ни в степи, ни у реки. Фенимор – как и все остальные старые ходилы – тоже ушёл от прямого ответа. В принципе, их всех подвигает поговорить о пропавших без вести вопрос про домашних животных, заданный ловко: как же это так что никто, ни единый из спасшихся во время бегства в ночь Зарницы не вспомнил о своих домашних питомцах, о скотине, ни взрослые, ни дети, никто. И потом рвали на себе волосы: как я мог забыть своего котика. Или корову не попытаться вывести, на дворе же была. Но я перестал задавать этот вопрос когда мне подбила глаз кофейной кружкой девушка, десятилетняя в ночь зарницы, забывшая в квартире любимого ежонка. Причём, потом она всё-таки рассказала, что видела ежонка, пока мама хватала документы из серванта, ежонок сидел в своей коробке у самой входной двери, в прихожей, и паники пока особой не было, папа у них полковник, и мама ещё сказала: не забудь своего Клёпу, вот лукошко. Лукошко девочка взяла, а ежонка – нет. И так абсолютно со всеми. Известная тётя Алиса Рыбакова, владелица «Чипка», до сих пор оплакивает своих коз, и специально выходила в Зону, в непроходимый частный сектор к своему дому, чтобы посмотреть, как они там. Ничего. И люди и животные пропали тогда бесследно.