Гедоник безудержен в гонке за наслаждениями. Собственно говоря, в его безудержности не столько наслаждение, сколько развлечение становится главным смыслом жизни. Однако разнообразие развлечений чревато оскудением наслаждения, которое приносит развлечение из-за пресыщенности и утраты интереса к тому, что познано и испытано. Пресыщение не означает смерть желания. Глубокая психологическая коллизия связана с тем, что гедоник, стремясь осуществить универсальный принцип собственного бытия, жаждет постоянных, нескончаемых наслаждений. Но как бы ни были благоприятны обстоятельства его жизни, он может реализовать свою страсть только через преходящие развлечения (иных не бывает). Поэтому упование на безвременность наслаждений выливается в требование новизны развлечений и, как следствие, наслаждение новизной.
Наслаждение всегда мимолетно, и времени, отпущенного на него (порой всего лишь случаем), недостаточно. Поскольку гедоник живет наслаждением, а само переживание наслаждения тем мимолетнее, чем интенсивнее наслаждение, жизнь его сведена к мгновениям наслаждения.
Заслуживает внимания личное свидетельство Ж.Ж. Руссо: «Будучи рабом своих чувств, я никогда не мог противостоять им; самое ничтожное удовольствие в настоящем больше соблазняет меня, чем все утехи рая»[153].
Есть лишь один путь расширения времени и сокращения безвременья скуки — разнообразие наслаждений. Новизна и необычность наслаждения становятся, таким образом, принципом гедонического отношения к миру. В известной мере этот принцип противостоит другой ценности гедонизма — легкости и необремененности бытия. Но с этой противоположностью гедоническое сознание примиряется, ибо те волевые усилия, подчас довольно активные, которые им предпринимаются для разнообразия течения жизни, имеют однозначный результат: развлечение и снятие изнуряющего ощущения пресыщенности — в наслаждении.
Мы видели, что гедоническая личность стремится к дискредитации любых норм и ценностей, поскольку они препятствуют необузданности эгоистического своеволия. Но в них она вполне резонно усматривает и предел эксцентрической самореализации. В принципе можно понять, что человеку иногда приятно и интересно поступить так, как обычно он не поступает или как не рекомендуется поступать. Он ищет ситуации, в которых данные правила не применяются, он сам создает условия, в которых они как будто перестают быть значимыми. В мгновение преодоления правила он видит себя самостоятельным, независимым, оригинальным. Порой он стремится увильнуть даже от правил, установленных им самим, нарушить однажды заведенный для себя порядок. В некоторых культурах такое отдохновение, освобождение от обычного распорядка принимает организованные формы, например карнавала. Камерной формой такого «раскрепощения» являются анекдоты, где в смехе допускается выворачивание наизнанку самых деликатных тем.
Гедоническая личность использует различные формы приостановки социальных регуляторов поведения, однако ни в коей мере она не довольствуется этим. Видя в любом установлении, в любой рекомендации морализирование, она желала бы, чтобы каждый ее поступок был вызовом; она жаждет приключения, авантюры. Нельзя сказать, что сам по себе вызов порядку содержит аморальное своеволие. Все герои и творцы человеческой истории, по сути, начинают с того, что бросают вызов сложившимся порядкам как отжившим и бесчеловечным. Но одно дело, когда критика принятых установлений и неповиновение им предпринимаются из моральных побуждений, и другое, когда к ним прибегают лишь как к средству личного самоутверждения, причем такого, которое может быть направлено против других людей и совершаться без участливой мысли о них.
Здесь необходимы критерии, по которым моральную автономию можно было бы отличить от эгоистически-гедонистического своеволия, и этические ограничения, которые могли бы установить рамки принципу наслаждения.
Возвышение наслаждения
Из сказанного не следует, что наслаждение само по себе аморально или внеморально, противоречит этике и гуманистическому мировоззрению. И потому критика гедонизма не означает отказа от принципа удовольствия. Она призвана показать этическую ограниченность гедонизма и стремится возвысить его до нравственности, т. е. ограничить нравственностью.