Так и не удалось ей узнать, что делалось на чердаке. Однако г-жа Шлюк теперь знала по крайней мере хоть что-то. Она знала — тайна на чердаке.
Вечером г-жа Шлюк зашла к своему знакомому, полицейскому сержанту Цопу. Г-н Цоп только что вернулся с дежурства. Сидел в расстегнутом кителе, пил кофе, гладил кошку и слушал патефон, игравший во дворе. Г-жа Шлюк подсела к Цопу. Поправила свою старомодную шляпу с черным острым пером, бросила на стол ветхий ридикюль и, размахивая руками, долго рассказывала сержанту о жильце.
— …Господин Цоп… там на чердаке у него машина…
— Угу… — (Г-н Цоп потянул кофе, пожевал.) — прячется? Угу… — (Цоп намазал вареньем пирожок и запил кофе.) — Выдает себя за инженера… а сообщницу за жену? Угу… Машина? А окажите, госпожа Шлюк, она не так стучит?
Цоп стал выстукивать кулаком по столу.
— Да! Да, именно так, господин Цоп!
— Он печатает прокламации или фальшивые деньги, — сказал Цоп и хлюпая допил кофе.
— Что вы говорите?! Скажите, кто же он? Большевик или фальшивомонетчик?
— Госпожа Шлюк, это полицейский секрет. — (Цоп закрыл форточку.) — Я вам советую ночью следить за ним… Не ходит ли кто к нему?.. Завтра вечером зайдите ко мне…
Глава II,
в которой вы получите множество небесполезных сведений о государстве и общественных уборных и о месте боен в государственной системе.
Человеческая дружба! Это лицемерное, сделанное из картона, мишуры и сусального золота чувство не производилось и не потреблялось в меблированных комнатах «Ноев Ковчег». Жильцы ненавидели госпожу Шлюк. Г-жа Шлюк ненавидела своих жильцов. И, наконец, жильцы ненавидели друг друга. Эта всеобщность чувства, как крепкая клепка, держала борты «Ноева Ковчега». И если бы случилось в этом доме, подобно креветке, точащей корабельные борты, завестись презренному чувству дружбы, «Ноев Ковчег» превратился бы в труху и пошел на дно.
Г-н Путек терпеть не мог своего соседа, г-на Бунка, ибо старик занимал пост сторожа общественной уборной на площади Победы и от него всегда несло аммиаком.
Г-н Бунк в свою очередь не выносил г-на Путека, ибо г-н Путек служил на бойне, а сторож был вегетарианец. Г-н Бунк, несмотря на всю скромность его профессии, был гордый и воинственный старичок. Он с достоинством носил на своем щуплом стариковском теле вылинявшую от сырости уборной зеленую куртку с медными галунами.
Сторож имел старомодную военную выправку и лихо, по-стариковски закручивал седенькие усы, которые у него были какого-то прелого оттенка. Когда кривоногий Бунк шагал, казалось, что он отрывает прилипающие к половицам короткие сапожки.
Бедный старик действительно был настолько пропитан запахом своего учреждения, что, когда вы подходили к нему, вам всегда казалось, будто вы входите в уборную. Тем не менее каждый раз в канун воскресного дня, когда жена г-на Путека уходила в церковь, мясник стучался в дверь своего соседа и неизменно говорил:
— Господин Бунк… не откажите распить кружку пива…
За кружкой пива они предавались спору, который шестой год не мог разрешиться. Сущность этого спора заключалась в том, что господин Путек пять лет утверждал, что его профессия и дело боен являются самыми важными в государстве. А старик Бунк возмущенно доказывал, что его профессия и уборные важнее боен. Такие взаимоисключающие точки зрения приводили диспут к конфликту, к оскорблению особы г-на Бунка и словом и действием. Шестой год спор неизменно кончался тем, что г-н Путек, исчерпав все разнообразие оскорбительных выражений этландского языка, хватал кружку, выплескивал остатки пива в лицо г-ну Бунку и, выбрасывая последнего за шиворот из своей комнаты (неизменно стукая на ходу кружкой по его лысому черепу), тяжело сопя, задыхаясь, так хлопал дверью, что просыпались жильцы двух соседних домов и даже трехэтажного дома, стоявшего напротив «Ноева Ковчега».
Г-н Бунк голосом полным скорби скликал соседей, отбирал свидетелей, одевался в свою вылинявшую зеленую форму с галунами, чтобы идти за полицейским, даже спускался на четыре ступеньки вниз… потом неизменно возвращался в свою конуру. Тихо и горестно плакал. Вытирал залитое пивом лицо и пиджак, ложился; постонав, засыпал. И время буднично текло до следующей субботы… в которую он услышит стук и вежливое приглашение распить кружечку пива.