Из моего сухого изложения фактов читателю едва ли станет понятно, откуда берется такая гипнотическая сила еврейского обычая читать кадиш. С одной стороны, существует сама молитва. Это прекрасный дифирамб, написанный в четком ритме, очень звучный, с необыкновенно яркими аллитерациями; и хотя, может быть, не более чем один из пяти молящихся понимает слова, тем не менее молитва эта производит на всех очень сильное впечатление. Есть нечто эмоционально-волнующее в том, что молящийся произносит слова кадиша вместе с другими людьми, недавно потерявшими дорогого им человека. В древнем обычае читать кадиш заложено глубокое уважение к тем, кто покинул этот мир. Чтение кадиша приносит молящемуся инстинктивное облегчение и высвобождение от гнета скорби, как если бы в этот момент он протянул руку через реку смерти и коснулся руки усопшего, находящегося на том берегу. Я не пытаюсь доказать, что это — какое-то рациональное ощущение, но это — действительно сильное ощущение.
Однако, помимо всего прочего, по-моему, источник исключительной силы кадиша кроется во взаимоотношениях нашего поколения и поколения людей, которые уже умерли или находятся на пороге могилы. Скорбящего охватывает ощущение вины. Чувство вины живых перед мертвыми — это довольно распространенное чувство среди всех людей, но особенно сильно оно у евреев.
Большинство еврейских детей в Америке — по крайней мере до самого последнего времени — проявляло куда меньше благочестия, чем их родители. Однако даже если внешнее поведение человека уже никак не определяется требованиями религии и не согласуется с ними, в сердце человеческом религия удерживается гораздо дольше. Я бы сказал, что еврейская сущность почти неискоренима в сердце еврея. Пока живы родители, их неверующие дети знают, что религия в их семье поддерживается старшим поколением, и они более или менее спокойно ведут свою светскую жизнь. Но вот родители умирают. И дети оторопело смотрят на то, как свободно качается оборванный конец цепи поколений. Это — невеселое зрелище. И чтение кадиша, связывающее детей с усопшими родителями, — символическое восстановление древней цепи.
Именно с чтения кадиша нередко начинается частичное — а иногда и полное — возвращение к иудаизму. Но даже если этого и не происходит, то сама необходимость прочесть кадиш хотя бы приводит скорбящего в синагогу, дает ему возможность снова услышать слова на древнееврейском и звуки литургии, побуждает его хоть раз в день в течение срока траура предаться размышлениям. Мне доводилось слышать, как обычай читать кадиш критиковали за то, что он «превращает нашу веру в религию мертвых». По-моему, все обстоит как раз наоборот: если усопшие самим фактом своей смерти побуждают живых хоть в какой-то мере воскресить в себе нашу древнюю религию, значит, они умерли не напрасно. Ежедневное посещение синагоги с целью прочесть кадиш — это одна из наиболее благородных обязанностей, которую живой может выполнить по отношению к мертвому, и одна из наиболее важных.
Иногда люди недовольно спрашивают: «Почему для того, чтобы прочесть кадиш, нужно обязательно собирать миньян?» {миньян — это кворум из десяти человек, необходимый для совершения б-гослужения). Вышеприведенное описание обряда, по-моему, вполне объясняет, для чего тут нужен миньян. Кадиш — это не индивидуальная, а коллективная молитва. Слова ее рассчитаны на декламацию перед группой людей. Вполне допустимо молиться в одиночестве, и очень многие благочестивые люди время от времени так и делают; однако они никогда не читают в одиночестве коллективных молитв, одна из которых — кадиш. В годовщину (йор-цайт) смерти близкого человека те, кто его пережил, ежегодно читают по нему кадиш в течение всей своей жизни. Затем этот долг считается выполненным. Кадиш читает только второе, но не третье поколение.
Иудаизм строго ограничивает траур и чтение кадиша определенными периодами времени и традиционными обрядами. Излишнее усердие в скорби воспринимается как недостаточное доверие к Б-гу. Наша вера считает желательным и естественным, чтобы время исцеляло раны, нанесенные смертью. Хотя после траура по умершему ни один человек не остается таким, каким он был прежде, от него все же ожидают, что по окончании траура он вернется к своему прежнему, обычному для него существованию и ради непрекращающейся жизни сумеет превозмочь свою скорбь. Траурный наряд, снятый с себя скорбящим, можно будет надеть снова. Траур оставил свой след, но жизнь продолжается.