- Чтоб меня приподняло и треснуло! Я не позволю этому черту…
- Не будь столь самоуверен, Ганс. Твоя жена, сын и дочь также в опасности. Если волк захочет, он знает как лишить тебя самого дорогого. – продолжал запугивать Вольф, однако внезапная реплика Вильгельма заставила абсолютно всех удивиться.
- Агата!? В опасности! Ха-ха… Да будет вам известно, Агата уже который день ходит в лес. Как видите, эта опасность обходит ее стороной. А-уч. – получивший подзатыльник сын Ганса резко стих.
- Что?! – вдруг встрепенулся молодой Хюберт, услышав знакомое имя. Поджавший сухие губы старик не подал виду, но слова щенка были им услышаны.
- Хм…
- В лес... одна?
- Не важно!
- Я все понял, Вольф. – прервав молчание, заговорил старейшина. – Тебе нет смысла нас запугивать. Я может и бегал под стол пешком, когда ты убил своего первого волка, но… я не забыл, что значит сияние желтых голодных глаз. Если стая возвращается, то мы оповестим всех в деревне. Дровосекам отныне стоит быть осторожней, Карл.
- Да.
- Вы сможете огородить нас от этой чумы?
- Чтоб я треснул… – Ганс начал рвать на своей груди рубашку, желая поклясться хоть на крови, но его страстную натуру вновь удержали от столь ярких проявлений эмоций.
- Вольф, я полагаю, тебе можно полностью доверять?
- Разумеется.
Решение было принято. Безоговорочно.
Теперь охотникам предстояло лишь выполнить свою главную обязанность – удержать столь невидимую границу между лесом и человеком, а то и откинуть ее к Кукушечьей просеке, а то и вовсе к северным болотам. Теперь стоило запастись терпением, да сухим порохом. Прольется кровь. Даст бог лишь этих мерзких тварей, но что поделать? Что может быть ужасней для хозяина, как невозможность защитить своих питомцев, свое имущество, свою семью. Что может быть ужасней, чем жить в постоянном страхе? Ничего. С волками жить по-волчьи выть.
- Госпожа Хильда? – увидев женщину, развешивавшую на улице белье, молодой охотник завел разговор.
- Ох… Здравствуй Хюберт.
- Смотрю, какая мать – такая и дочь. Полагаю Ганс и думать забыл о проблемах в хозяйстве?
- Хм. – уловившая определенную мелодию в речах охотника, женщина не нашла ничего разумнее, как подыграть. – Как можете видеть. Задача женщины, чтобы муж был сыт, да дом тепл. Не сомневайтесь. Я вырастила из Агаты хорошую хозяйку.
- И красивой.
- Ах… – внимательно посмотрев на задумавшегося Хюберта, Хильда едва повела бровью. Для женщины все стало ясным. Да и куда уж очевидней. Не дело красивому молодому и “талантливому” охотнику жить бирюком в одиночестве. – Матери приятно такое слышать. Жаль, Агата отправилась сейчас к бабушке.
- К той ведьме? Ой... Простите. В лес? Прошу меня простить. Кажется, я сказал лишнее.
- Ничего. – Хильда немного погрустнела. – Матушка больна сейчас. Агата ей помогает.
- Ох. Полагаю, я могу не сомневаться в добродетели вашей дочери, госпожа Хильда, но… лес. Это опасно для нее. Почему Вильгельм, почему Ганс… Почему никто не сопроводит ее?
- Ганс сейчас занят, а Вильгельм… Он… – женщина замялась. Что сказать? Солгать об отношениях, царивших в этой семье, или же просто признаться о своем беспокойстве? Глядя на задумчивого Хюберта, явно озабоченного безопасностью Агаты, Хильда решила убить двух зайцев разом. – Ей действительно не помешала бы защита. Думаю, если бы ее сопровождал какой-нибудь храбрый охотник, никто… не был бы против этого.
- Я… я… – раскрасневшись, Хюберт явно остался довольным таким ответом. Хм…что и говорить. В тот день было принято еще одно решение.
Уже неделю как Красная шапочка совершала свои визиты к «больной» бабушке. У легендарной родственницы, проживавшей на опушке среди трех дубов, ей было весело и как-то по-особенному хорошо, однако… И в пути девушка совершенно не скучала.
С волком можно было говорить о чем угодно. Про лес он знал абсолютно все, и для любопытной Агаты хозяин своих угодий был просто кладезем таких знаний, о которых ей никто никогда не рассказывал. Как кричит дрозд, где гнездятся вороны. Где живут ежи. В какой стороне обитает дремучая сова, и многое другое. Часто они сворачивали с тропы, и волк вел Агату в какое-нибудь местечко, где они подолгу молчали, наслаждаясь пением птиц и скрипящими в такт эти певчим деревьями. Странно. Раньше великий хищник не замечал всего этого, открывая для себя все заново подле обладательницы столь красивого имени.
Порой все было не так гладко, как хотелось бы. Воплощаясь в человека, волк оставался волком. Порой в общении он бывал грубоватым, конечно, но девушка научилась прямо говорить ему об этом. Говорить о том “как люди себя не ведут” или “как не принято себя вести с девушкой”, впрочем девушка и сама толком ничего не знала. Ее слова обижали его, ибо каждый раз напоминали, что они принадлежат к разным мирам. “Я не человек”, огрызался как правило хищник, отодвигаясь в сторону, не думая оставлять общество темноглазой девушки. Спустя какое-то время, волк вновь заговаривал с ней, стараясь упомнить о всех ее замечаниях. Ведь, в конце концов, от него не убудет, если он слегка поступится своими принципами и сделает ей приятное. Может, она и человек, но для него она почти что волчица, особенная волчица, с которой нужно и обходиться по-особенному.
Предвкушая встречу со своим знакомым, Агата торопливо шла по знакомой дорожке. Ступая во владения «серого черта», девушка всегда снимала на мгновение головной убор, приветствуя древние могучие растения. Здесь свободу обретала и она, и ее пышные, вьющиеся, темные как… как «у ведьмы» волосы. И почему отцу они так не нравились.
Внезапно мрачные воспоминания навестили Агату. Девушка кое-что вспомнила. Вспомнила, как давным-давно мужчина, приняв на грудь лишнего, долго смотрел на нее, смотрел как она тихо играла с сушившимся сеном, плетя из него разные фигурки, отдаленно напоминавшие человеческие. “Это мама, это братик, это папа…”. Ганс разозлился тогда не на шутку, и, схватив девчонку за шкирок, долго смотрел в глаза ничего не понимавшему ребенку.
- Что ты бормочешь там себе как колдунья?
- Папа… волосы… Мне больно…
- Ах, больно. Ведьме больно?
Девочке было тогда года четыре, но она все очень хорошо запомнила. Шатавшийся из стороны в сторону, перебравший местного пива Ганс размахивал ржавым ножом у самого ее лица. Ей было страшно. Ребенок не понимал чего от нее хочет мужчина, глаза которого залила алая краска остервенелой злости. В чем была такая ее вина, Агата не понимала. Она не звала на помощь, думая, раз отец пытается что-то сделать, значит в чем-то она все же провинилась. Она просила лишь отпустить ее шею, да так жалобно, отчаянно. Просила прощения, но от ее крика Ганс ярился еще больше, грозясь выпороть ребенка, и тогда девочка просто замолчала.
Матери дома не было. Хильда была на опушке леса – маленький Вильгельм приболел и ему требовалась настойка из лесных трав.
Агату усадили на пень, на котором рубили по обыкновению дрова, да головы курам. Понимая неминуемость непонятного наказания, девочка изо всех сил сдерживала свои рыдания, слушая как шелестят разрезаемые ржавым лезвием волосы. Ганс и сам тогда смолк, пытаясь сосредоточиться на обязанностях цирюльника. Сама природа, замолкла, наблюдая за этой ужасной немой картиной, пронзенной детским отчаянием. Беззвучно на землю падали темные вьющиеся локоны, оскверненные рукой пьяного отца. Как же она тогда просила о помощи…