Нерич вытеснил все, чем раньше она жила, и от этого ей светло и радостно жить. Иногда, только изредка, она вспоминает об Антонине и чуточку жалеет его. Но это случается все реже и реже…
С утра Божена чувствовала себя оживленней. Из университета она поехала домой.
Трамвай шел слишком медленно, остановки злили, казалось, их слишком много — больше, чем всегда. Наконец последняя. Божена торопливо спрыгнула с подножки и побежала по своей улице. Стуча каблуками, она взбежала по ступенькам, открыла дверь — и сразу увидела на столе телеграмму. От него! Так и есть, из Белграда… Она дрожащими пальцами разорвала облатку и прочла давно жданное слово: «Выехал».
Она готова была разрыдаться от счастья и закрыла глаза ладонями.
Только теперь она услышала скрип стула, потом приближающиеся к ней шаги и тревожный голос:
— Что с тобой, Божена?
Она смахнула с глаз слезы. Перед ней стоял Антонин. Страдальческая улыбка свела его губы. Он смотрел на Божену, не решаясь заговорить.
— Это ты, Антонин? — приходя в себя, спросила Божена. — Извини, я не заметила.
И подумала с досадой, снимая шляпку: «Зачем он здесь? Как не вовремя!»
Антонин с минуту потоптался в нерешительности, потом торопливо оделся и, не сказав ни слова, открыл дверь.
Глава третья
Уже два с лишним года бывший штурмбаннфюрер СС Мориц Обермейер сидел во франкфуртской тюрьме. Суд давно сказал свое слово. Следствие установило, что он именно тот человек, за которого себя выдает.
Обермейер смирился со своим положением и навсегда похоронил надежды на будущее. Только изредка неугасимая злоба вспыхивала в нем при воспоминаниях о прошлом. Он не мог себе простить роковой ошибки, которую совершил при бегстве из Праги. Но и злоба утихала. Время сглаживало все.
Сегодняшний день ничем не отличался от других: заметно скудный завтрак, потом поверка заключенных и ожидание обеда. В камере полумрак; солнце появляется в окне лишь в час пополудни и спустя недолгое время снова исчезает, скрываясь за каменной громадой соседнего корпуса. Обермейер ежедневно отмечает длину тени на стене — это единственное и притом самое интересное занятие в его одиночестве. Больше делать нечего.
Но сегодня пасмурно, осеннее небо затянулось тучами, и солнца, кратковременного солнца, конечно, не дождаться. Обермейер лег на койку — не удастся ли уснуть? — и закрыл глаза.
Однако уснуть помешали. В два часа дверь неожиданно открылась и дежурный окликнул Обермейера:
— Следуйте за мной!
Обермейер повиновался, но вышел из камеры без особой охоты. В чем дело? Куда его ведут? Кому он понадобился? Неужели оккупационные власти решили пересмотреть дело, нашли новые документы?
Вслед за дежурным Обермейер проследовал через пустой тюремный двор. Его вели в административную парикмахерскую.
— Привести заключенного в полный порядок, и побыстрее, я сейчас вернусь, — распорядился дежурный.
Парикмахер добросовестно отнесся к своим обязанностям. С особой тщательностью он постриг и побрил необычного клиента в арестантской одежде.
Обермейер рассматривал себя в зеркале. Без всякого удовольствия он констатировал, что за эти годы сильно изменился к худшему. Бесцветные волосы заметно поредели и отступили ото лба. К бледной окраске кожи примешалась какая-то лихорадочная желтизна. Тонкие белые губы очерствели, огрубели. Вокруг большого рта залегли жесткие складки. Прибавилось морщин. Только глаза, кажется, не поддались влиянию времени, они были все так же прозрачны и бесцветны. И так же белели шрамы на носу и на щеке.
После туалета Обермейеру предложили переодеться. Ему подали новый коричневый костюм, легкую велюровую шляпу, сорочку цвета беж, скромный галстук в полоску и настоящие кожаные полуботинки.
Не требовалось острого ума, чтобы догадаться, что Обермейера собираются кому-то показать. Только этим и можно было объяснить заботу о внешности заключенного.
Машина, в которую сели дежурный и Обермейер, понесла их по улицам города.
Обермейер жадно смотрел вперед, назад, направо и налево. С наслаждением он вдыхал запах перегоревшего бензина, бивший в нос. Он испытывал волнение человека, почувствовавшего вкус свободы.
Машина остановилась на аллее Лилиенталь. Обермейера ввели в большой дом и оставили с главу на глаз с пожилым мужчиной.
— Садитесь, — пригласил незнакомец, расхаживая по комнате. Несмотря на то что он сказал это по-немецки, Обермейер сразу признал в нем иностранца.
Модный полосатый пиджак с длинными узкими бортами не мог скрыть строевой выправки незнакомца, и наметанный глаз гестаповца сразу увидел, что перед ним военный.
Незнакомец остановился против Обермейера и сказал:
— Я полковник из главного штаба Си-Ай-Си. Вам это говорит о чем-нибудь?
Решительным кивком головы Обермейер подтвердил, что ему все ясно.
Последовала небольшая пауза.
Полковник смотрел на Обермейера как-то странно: не в лицо, а поверх головы. Это не доставляло Обермейеру особого удовольствия.
— Вы, господин Крамер, допустили большую тактическую ошибку, скрыв от органов следствия и суда свою подлинную фамилию и профессию.
Обермейер молчал. За эти годы ему не приходилось говорить много. Он больше думал. Думал и сейчас: «Старый фокус… Психологическое воздействие. Нам это тоже немного знакомо. Если тебе известны моя подлинная фамилия и профессия, так почему ты называешь меня Крамером?»
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем полковник заговорил снова. Он вынул из кармана три фотоснимка и протянул их гестаповцу.
— Не находите ли вы, господин Крамер, что штурмбаннфюрер СС Мориц Обермейер разительно похож на вас?
Обермейер похолодел. Его рука, державшая фотоснимки, заметно дрогнула. Да, на снимках он. Отпираться глупо.
— Вот в этом и кроется ваша ошибка, — не дождавшись ответа, продолжал полковник. — Вас судили за убийство майора американской службы, судили как рядового солдата германской дивизии «Валленштейн». А если бы суд знал, что имеет дело с кадровым, руководящим работником гестапо, с штурмбаннфюрером СС, то…
Полковник не договорил, и Обермейер поднял голову. В его глазах застыл немой вопрос: «То как бы вы со мной поступили, если бы знали это?»
Но полковник так и не закончил своей фразы. Он снова стал ходить по комнате и после долгого молчания заговорил о другом:
— Перед вами выбор, господин штурмбаннфюрер, альтернатива: или — или. Или по-прежнему тюрьма, или свобода и согласие выполнять поручения американской секретной службы.
Обермейеру показалось, что в комнате стало вдруг светло и жарко. У него даже испарина выступила на лице. Он не мог дольше сидеть на месте, встал и облегченно вздохнул.
— Я согласен на все условия, — сказал он твердо.
— На любые поручения? — подчеркнул полковник.
— Я готов на все, — повторил Обермейер.
— Мы рассчитывали на это, но… — полковник вынул портсигар, открыл его и протянул штурмбаннфюреру. — Скажите откровенно — кто из вас убил майора, вы или ваш помощник? Я спрашиваю, конечно, не для того, чтобы инкриминировать вам новый состав преступления. Я спрашиваю из простого любопытства.
— Помощник.
— Скажите! Значит, я ошибался. Я предполагал, что вы. Но теперь это невозможно проверить. Ваш помощник оказался малодушным парнем и повесился в камере. Но, прежде чем проделать это, он всю вину свалил на вас. Кстати, это он рассказал, кто такие вы оба в действительности. На сей раз, как мне сдается, он совершил правильный поступок, единственный за всю его жизнь. А у вас нет желания вспомнить прошлое и воспроизвести действительную картину убийства? Мне хочется сравнить ваш рассказ с его показаниями. Право, это интересно.