В конце сорок второго года Аллен Даллес со своим помощником Ноэлем Филдом обосновались в Берне. Наивно думать, будто гестапо не догадывалось о подлинной роли этих американских «патриотов». Гестапо не только догадывалось, но и многое знало. Знал кое-что и Обермейер. Разнообразные слухи проникали через границы и огненные рубежи во дворец Печека.
В сорок втором году болтали о том, что у Даллеса и Филда всегда могут найти себе работенку не только американцы, англичане и французы, но и немцы, австрийцы, венгры, что деньжат у них на всех хватит.
В сорок третьем году без конца склонялись имена адмирала Канариса и обергруппенфюрера СС Кальтенбруннера. Эти имена связывались с именем все того же Даллеса. Ходили слухи и о том, что верных людей УСС можно найти в германском министерстве иностранных дел и даже в гестапо. При этом намекали на Канариса, на германского вице-консула в Цюрихе Гизевиуса и на других сановитых немцев.
Позднее, в конце сорок четвертого года, имя Борна стало встречаться в обзорах гестапо. Борна видели то в Берне, на Гаррнгассе или на Набережной Вильсона в доме № 39; то в Каире, где ждал приговора истории недозревший югославский король Петр, потерявший свое королевство; то в Лондоне, где один из отделов УСС проводил работу по использованию движения сопротивления в оккупированных немцами странах в полном контакте с Интеллидженс сервис.
Прошлое Борна пытались «просветить». Доходили сведения, что Борн доверенный человек Уолл-стрита и что о нем много интересного мог бы рассказать Аллен Даллес. Всюду этот Даллес!
Как-то на одном из совещаний в гестапо оберштурмбаннфюрер СС Герке, упомянув о Борне, агент которого был пойман в Праге, сказал, что за спиной Борна стоит не только Даллес, но и такие американские киты, как Меллон, Дюпон, Морган, Вандерблит. В связи с этим решено было изловленного агента не расстреливать. Герке распорядился посадить его «на подкормку». Всякое случается в жизни! Ведь пригодился же Крайна. Да еще как пригодился!
Глава четвертая
После позднего сытного обеда и неумеренно выпитого коньяка Гоуска отлично выспался. Освежив себя холодной водой и одеколоном, он сбросил пижаму и надел костюм самого модного покроя, темно-синего цвета с глубокой серебристой полоской — отличный костюм, сшитый в Берне. Затем он повязал красный галстук. Оглядев себя в зеркало, он остался вполне доволен.
Легкое осеннее пальто. Трость. Кажется, все в порядке. Через веранду Гоуска вышел в сад.
Сад одевался в золотую парчу осени. Сникали к земле ветви яблонь и груш, унизанные тяжелыми спелыми плодами. Доцветали поздние цветы на клумбах.
Вечерело. На пушистых облаках горел отсвет зари, еще пламеневшей на западе.
Но Гоуска не был расположен любоваться красотою угасавшего осеннего дня. Он спокойно покуривал ситару, прохаживаясь вдоль длинной веранды, укрытой зеленой занавесью. Он терпеливо выжидал, пока совсем стемнеет.
Борн, отправляя его в Прагу, обязал связаться по телефону с Прэном и дал его квартирный адрес. Но Гоуска, в силу старого знакомства с Прэном, решил явиться к нему без звонка. Он не хотел утруждать себя размышлениями, удобно это или неудобно.
Наконец стемнело. Гоуска вышел на улицу.
Найдя указанный ему дом и убедившись, что он ничего не напутал, Гоуска поднялся на площадку третьего этажа. Здесь он отдышался, вытер платком потное лицо и нажал кнопку звонка.
Дверь открылась. Гоуска попятился, почти теряя сознание: перед ним в изящном платье стояла Эльвира Эрман.
— Заходите, заходите, дорогой пан Гоуска. Что вас так смутило?
— Я… я… — невнятно лепетал гость, — я полагал увидеть господина…
— Прэна, — закончила Эльвира.
— Совершенно верно.
— Вы не ошиблись, заходите. Я его жена.
Снимая в прихожей пальто, Гоуска не мог скрыть своего удивления столь неожиданным замужеством Эльвиры — женщины, с которой в прошлом он был очень близко знаком.
Проведя Гоуску в гостиную, Эльвира с охотой удовлетворила его любопытство. Вот как это произошло. Прэна она знала еще до войны. Они часто встречались и были дружны. Но замуж за него она вышла только в сорок четвертом году.
— А где же ваш брат? — спросил Гоуска.
— Не знаю. С сорок пятого года не имею никаких известий. Я допускаю, что он погиб.
По тону, каким это было сказано, Гоуска мог понять, что исчезновение родного брата не слишком опечалило сестру.
Эльвира ему не понравилась. Красота ее поблекла, цвет лица погрубел и утерял былую свежесть. На висках проступила желтизна.
— Я, изменилась? Скажите правду, — сказала Эльвира.
— Если вы и изменились, то только в лучшую сторону, — с галантным поклоном ответил Гоуска. — А я?
— Чуть-чуть пополнели. Но это вам идет. Толстеньким вы нравитесь мне больше.
— Рад слышать это от вас, — еще раз поклонился Гоуска и грустно улыбнулся.
Эльвира принесла бутылку вина и фрукты.
Пока они перебирали прошлое, появился Прэн и с ним мужчина, назвавший себя Сойером.
Прэн встретил Гоуску дружелюбно, почти радушно, как старого друга.
— Вы не боитесь, что в Праге вас могут потревожить, как коллаборациониста? — спросил он с улыбкой.
— Что вы! — дернулся Гоуска. — Почему? Как это может быть? Нет, нет, никаких неприятностей я не жду. С вами я могу быть вполне откровенен: перед чехами я чист и свят, как новорожденный младенец.
Прэн громко расхохотался, откидывая голову назад; при этом его кадык запрыгал так, будто Прэн пил воду.
Сойер не смеялся. Почти резко он заметил:
— Откровенным быть не обязательно. Откровенность — это, пожалуй, самая меньшая добродетель разведчика.
Готовый ответить шуткой, Гоуска погасил улыбку — в данном случае она была неуместна. В голове мелькнуло: «Конечно, они все знают обо мне, подлецы».
Сойер почему-то вызвал в Гоуске чувство непреодолимой антипатии. Это был малорослый, плотно упитанный человек с крохотными бледно-голубыми глазами, с головой лысой, как колено. Всем видом своим он напоминал бюргера. За каждым его словом Гоуска угадывал скрытую желчность и раздражительность. Каждая черточка его лица, его жесты, мимика выражали презрение и брезгливость к людям. От него веяло равнодушием.
«И зачем он здесь торчит? — досадовал Гоуска. — Неужели и в таком негласном деле нельзя обойтись без свидетелей?»
И он был немало удивлен, когда Прэн и Эльвира, не сказав ни слова, вышли из комнаты и оставили его с глазу на глаз с Сойером.
После минуткой паузы Сойер сухо предложил:
— Давайте поговорим о деле.
Все прояснилось. Значит, с Сойером, а не с Прэном Гоуска будет связан по работе.
Несколько коротких вопросов американца убедили Гоуску, что Сойер хорошо осведомлен обо всех его обстоятельствах.
— С особняком, надеюсь, все утряслось? — спросил Сойер.
— Да.
— Службу получили?
— Получил.
— Встречаться будете со мной. О существовании Прэна и Эльвиры забудьте. Считайте, что их нет в Праге.
Гоуска кивнул головой.
Сойер остановил на нем свой презрительный взгляд и продолжал вопросы:
— Господин Борн поручил вам побывать в Злине и Пльзене?
— Да. Его интересует состояние комбинатов Бати и Шкоды. Данные о том, как они восстанавливаются и какого уровня достиг выпуск продукции, он просил подготовить к его приезду. Но когда господин Борн приедет, он не сказал.
Сойер посоветовал не откладывать поездки. Он поинтересовался:
— А личные ваши коммерческие дела в Швейцарии вы свернули?
Гоуска ответил не сразу. Вначале он хотел отделаться общей фразой, но передумал и решил быть откровенным.
— Должен признаться, у меня ничего там не получилось. Я ограничился тем, что пристроил свой небольшой капитал под выгодные проценты. Видите ли, в чем дело: все карты путает план Маршалла. Ваши земляки забили все города Швейцарии своими товарами, и швейцарцы только ахают и стонут. Они не могут выдержать конкуренции. Я сунулся в текстильную промышленность, в табачную — везде такая же картина. Наконец я затеял деловые переговоры с администрацией заводов «Испано-Суиза», но и эти переговоры пришлось прервать. Автомобильные промышленники страдают от ваших машин не меньше, чем виноделы от «Кока-кола».