— Вам — шах!
— А вам — мат!..
Он расчесывал ее больные волосы, она плакала от счастья.
Раненый муж жаловался на сердце.
Как вы мне надоели, как вы мне надоели, уже десять лет, как я вас знаю. И вы все беспокоитесь, что я так мало написала о вас, но я вообще мало пишу, я много курю и бездельничаю, когда-то я очень много читала, теперь и к этому занятию охладела, я принимаю сонные таблетки и сплю, я скорее мертва, чем жива, я приучилась молчать и не видеть людей, меня все время мучает холод, поэтому я согреваюсь коньяком и пледом, теперь я завела себе сеттер-гордона, говорят, что порода редкая, в магазине я выбрала его сразу же за удивительно симпатичную морду. Если не льет дождь, то я с ним бегаю по скверу после ужина, потом, когда возвращаюсь домой, меня непременно рвет, я всегда забываю, что после ужина бегать нельзя.
По паспорту он Барон, я же зову его просто Василием, а то и Васькой. Он живет в гараже и спит в моей машине — воспитание спартанское, двадцатого февраля ему исполнилось четыре месяца.
Сегодня звонила девушка Таня, которую я не знаю, придет в понедельник, голос русский и сразу же на «ты».
Старые граф и графиня дуются, принц Келли уже две недели с ними не разговаривает, мне все эти семейные проблемы так надоели, что еще немного — и сбегу, хотя муж мой — ангел, по-детски мечтателен и прожить без меня не может и минуты, дошло до того, что почти не ходит на работу, говорит, что все равно — выгонят или не выгонят.
Вообще, такое предчувствие, что скоро наступит конец света. Земля у нас иногда движется.
На улице продают мимозы, фиалки, тюльпаны, зажигалки, сумки и кожаные ремни.
Открылось кошачье кладбище, с собаками вход запрещен.
Вчера исполнилось сто лет со дня смерти Достоевского. В русской библиотеке имени Гоголя в Риме по этому поводу был дан чай с просьбой о пожертвовании на библиотеку. Больше всех, как всегда, напился восьмидесятилетний Дюкин, хозяин библиотеки, в прошлом — личный адъютант Врангеля. Кто-то пожертвовал десять тысяч лир. По-русски говоря, «трешку».
Я пишу эту историю о том, как я вас ненавижу. Ты мне так действовал на нервы, что я от злости влюбилась в тебя. Боже мой, сколько я вынесла из-за тебя. Вот история для твоих детей, если они у тебя будут, если не будут, то еще лучше.
Москва, март, гололедица, прием в роскошном особняке нашего приятеля, посла Венесуэлы. Я — в длинном вечернем платье и золотых туфельках, и ты, напившийся, как свинья, весь вечер следишь, с кем я танцую, и от этого напиваешься еще больше. Выходим из подъезда особняка, и ты тут же падаешь под ноги изумленному милиционеру, кое-как поднимаешься с моей помощью и, уже цепляясь за меня, балансируешь на своих высоких каблуках, которые я же и выписала тебе на свою голову из Парижа. Но не проходит и двух минут, как ты, словно пес, летишь теперь уже мне под ноги, я падаю вместе с тобой. Проклинаю алкоголь, гололедицу и свои тонкие каблуки, и тебя в первую очередь. Но на этом «волшебный» вечер не заканчивается. Как всем известно, поймать такси в полчетвертого утра на Садовом кольце ранней весной по календарю, и все же — зимой в реальной действительности, невозможно. Мы стоим и ждем, стоим минут пятнадцать, но все же не настолько холодно, чтобы мои нейлоновые колготки снимать потом вместе с кожей, как это было однажды.
Я голосую и — о, посланник Бога, добрый дядя! — останавливается серая «Волга», и дядя говорит: «Садитесь». Тебя, пьяную свинью, я почти что укладываю сзади, а сама сажусь на переднее сиденье. Минут через десять ты бьешь шофера ногами. Насмерть перепуганный частник резко останавливается, от этого машину заносит, и мы чуть не врезаемся в столб. Шофер дрожит и просит нас выйти из машины:
— Девушка, я из-за вас остановился, холодно, зима, знаю ведь, что машину здесь не поймаете, что же это он делает?! Мы ведь разбиться могли!
При этом наши лица повернуты в твою сторону, ты же бормочешь, хрюкаешь и подхрапываешь. В этом бульканье мы различаем твой праведный гнев на меня и на шофера, с которым я якобы флиртую.
— Извините, — говорю я шоферу, — я вам сто рублей дам, поехали, он теперь смирный будет.
— Да ведь я не из-за денег, — бормочет изумленный шофер, — мне вас жалко стало. — Но все же заводит мотор.
Ты еще два раза падаешь, но теперь — перед домом, и мне все равно. Я тащу тебя по лестницам, ты вваливаешься в нашу маленькую чистую квартиру и тут же блюешь на пушистые белые ковры.