– Помнишь, как мы ставили эту палатку? Блядские насекомые меня чуть живьем не сожрали.
– Во сиреневом пространстве нет никаких насекомых, – резко говорит он.
Это уже что-то. Это больше, чем он сказал всем остальным. Я пододвигаю к нему кусок алюминиевой фольги:
– Просто чтобы от пепла, ну, знаешь, матрас не загорелся.
– Во сиреневом пространстве нет никакого пепла. Во сиреневом пространстве нет никакого матраса.
– Чувак? Что ты…
– Нет никакого тебя. Во сиреневом пространстве нет никакого…
Наконец до меня доходит. «Во всем времени и пространстве».
– Во всем времени и пространстве нет никакого тебя. Во всем времени и пространстве нет вообще ничего.
Теоретически это приличный защитный механизм. На каком-то уровне Кевин должен сознавать, что голоса, которые слышатся ему по ночам, твари, с которыми он воюет, пока все остальные пытаются уснуть, на самом деле не существуют. Поэтому он отвергает ложную информацию, вот только… чрезмерно обобщает. Он отвергает вообще все на свете как нереальное.
Я – ложная информация. С чего ему верить хоть каким-то моим словам?
Я совершаю еще несколько попыток, слегка утешаясь тем, что хотя бы смог разговорить Кевина, пусть только для того, чтобы он отрекся от реальности. А потом наконец выползаю из палатки и поворачиваюсь к Бэрду и его братану:
– Он ушел в полный солипсизм.
– Что такое сол… солисизм?
– Он считает, что все, кроме него самого, нереально. Похоже, думает, что мы все – галлюцинации или что-то вроде того; как будто он больцмановский мозг какой-то.
Уже подъехала скорая помощь. Мы с офицером Бэрдом отходим в сторонку и смотрим, как один из врачей приседает и просит Кевина выйти.
– Просто хочу измерить тебе давление, приятель. – Это, пусть и не откровенное вранье, далеко от истинной правды настолько, что с тем же успехом могло бы ей быть. И тем не менее – что еще тут поделаешь? Кевин в своем нынешнем состоянии и тест Тьюринга не сможет пройти.
– Знаете, журналисты выставляют нас в негативном свете, – замечает офицер Бэрд. – Говнюки попадаются, конечно, но большинство из нас – хорошие люди. Я – хороший человек.
И я ему даже верю. Последнему утверждению, по крайней мере. Отвечаю:
– Я это понимаю. Проблема в том, что вы, хорошие люди, покрываете говнюков. Вынуждены, потому что вам придется полагаться на них в трудную минуту. Я понимаю причины, но вы должны признать, что в таких обстоятельствах подозрительность – это логичный подход.
– Меня готовили к таким случаям. Я стараюсь снизить градус напряженности.
(Мне немедленно вспоминается парочка инцидентов из собственного прошлого, когда сотрудники правоохранительных органов, которые свободно могли повысить градус напряженности, отступали и решали вместо этого пойти на контакт. И другие – когда они, ну, этого не делали. Забавно, насколько вторые случаи сильнее отпечатываются в памяти.)
– Я всегда стараюсь решить дело миром, – продолжает Бэрд.
– Девяносто пять процентов змей тоже безобидны, – я обращаюсь к своей самой любимой биологической аналогии для полицейских, – но вы же все равно захватите в пустыню противоядие.
Он пожимает плечами и, кажется, сдается.
Кевина скрутили. Врачи провозят его мимо нас на каталке. Он обездвижен ремнями. Руки у него скованы за спиной наручниками. Он оглядывается, потерянный.
– Можно снять наручники, пожалуйста? – просит он. – Я не буйный.
Максимум три минуты прошло с того момента, как во всем времени и пространстве не было вообще ничего. Лишь мгновения назад он был пленником замкнутого круга, отрицавшего само существование внешней реальности. Теперь он совершенно адекватен. Он не понимает, почему с ним так обращаются.
Наручники с него не снимают. Я их не виню. И все равно это разбивает мне сердце. Я говорю Кевину, что позабочусь о Панде, пока его не будет (пока все это происходило, маленький пухляш прятался у нас на заднем дворе). Мы с офицером Бэрдом бредем следом за каталкой; он дает мне номер своего жетона, телефон и адрес электронной почты на случай, если мне захочется узнать, как идут дела. («Скорее всего, у меня не получится сообщить вам никаких подробностей – это конфиденциальная информация – но, по крайней мере, я смогу сказать, что у Кевина всё в порядке».) Я думаю, не из тех ли он людей, которые согласятся ответить на несколько вопросов по фактологии, если мне понадобится ввести в рассказ копа.
Подходят городские рабочие в синих латексных перчатках и с мусорными мешками. Они говорят, что я могу забрать свою палатку, если хочу, но она уже ни на что не годится; я извлекаю полые трубки каркаса (думаю, что найду, куда их приспособить) и разрешаю им избавиться от всего остального.