Доходила правда и иными путями. Однажды Володька показал мне на одного переводчика. Я и раньше обращал на него внимание. Чернявый парень, лет двадцати пяти, ходит неслышным шагом, говорит тихо и все оглядывается. Живет он вместе с полицаями, но заметно сторонится этой братии, среди которой полно всякого отребья.
— Он хочет с вами поговорить, — сообщил мне Володька.
Улучив момент, когда все стали укладываться спать, я незаметно выскользнул из комнаты. Длинный коридор освещала единственная лампочка, висевшая под самым потолком. Из полутьмы вынырнул человек и направился ко мне.
— Здравствуйте, товарищ майор, — тихо произнес переводчик. — Меня зовут Миша. Не удивляйтесь, что я к вам обращаюсь. Мне Володя посоветовал.
Я спросил, как он чувствует себя в незавидной роли переводчика, но Миша, в свою очередь, задал вопрос мне:
— А как вы думаете?
И начал свою исповедь:
— Я проклинаю себя за то, что приходится быть у немцев в услужении. Вы ж понимаете, будто я виноват. Когда я попал в плен под Севастополем, то был просто пленным. А в симферопольском лагере кто-то донес, что я знаю немецкий язык. И вот — пожалуйста…
Миша обещал регулярно информировать меня о внутреннем положении в лагере. Немецким языком владел он прилично, часто подслушивал разговоры офицеров, кое-какие сведения добывал от полицаев. Он долго не решался вступить с нами в контакт. Полицаи следили за переводчиками и в случае чего немедленно докладывали по команде. И вот, несмотря на опасность, все же решился.
— Я знаю, мне теперь все равно конец, — печально констатировал Миша. — Не сегодня-завтра они расстреляют меня. Они ведь догадываются, что я еврей…
— Кому это известно?
— Мейдер намекнул недавно. Раз эта гадина знает, то считай — всё.
— Держитесь стойко, — посоветовал я. — Не давайте себя запугать.
Напоследок Миша успел сообщить мне важную новость: немцы на днях собираются эвакуировать транспорт, прибывший из Крыма. Куда — неизвестно, но вероятнее всего в Польшу или Германию. После побега офицеров из бани начальство лагеря страхует себя.
Миша сказал правду. Вскоре посередине плаца был воздвигнут деревянный барак — формировочная. Нас вызывали туда по нескольку человек, осматривали, ощупывали, заглядывали в рот, пробовали бицепсы. Молодых и крепких — в одну сторону, пожилых — в другую, сильно истощенных — в третью. Заремба и Качурин попали в первую группу, я — в третью. Я сделал вид, что не понял и направился к Зарембе, но Мейдер грозно заорал:
— Пирогов, третья!
Зато Володьке удалось надуть лагерное начальство. Во время построения он улизнул из первой группы, которая отправлялась в тот же день.
— Я их обвел вокруг пальца, — радовался парень. — Сказал — живот очень заболел. Послали в лазарет, выпил какую-то дрянь, полежал на койке…
Другому едва бы удался такой трюк, но Володьке сошло. По распоряжению коменданта его приписали к нам, как отставшего от своего эшелона. Я чувствую, что Володька, как к отцу, тянется ко мне, ему смертельно не хочется расставаться. Гляжу на парнишку — и жаль, и смех разбирает. Выгоревшая старая фуражка натянута до ушей, шинель подпоясана веревкой, к ней привязан котелок. Но храбрости Володьке не надо занимать. И мне с ним все время легко и радостно.
Прощание с товарищами, с Качуриным, Зарембой и многими другими, с кем подолгу пришлось делить наш скупой хлеб-соль, было по-мужски немногословным. Крепко обняли друг друга, приговаривая:
— До встречи после победы. Нашей победы!
Вот уже и мы с Володькой в последний раз шагаем по лагерному плацу, в последний раз я смотрю на стену казармы, у которой были расстреляны пятеро беглецов, на баню, из которой совершила побег отважная «десятка», показавшая всем нам пример мужества и умелой конспирации.
Лают собаки, кричат солдаты-охранники:
— Schnell, schnell!..
Теперь я твердо знаю, прав Заремба, — война продолжается и вдали от боевых позиций, за колючей проволокой, в проклятом ненавистном плену.
Глава 9. Ченстохов
Товарный вагон битком набит человеческими телами. Смрад, духота, одолевают паразиты. В ногах у меня прикрытые шинелями три холодных, окоченевших трупа. Просим начальника эшелона убрать. Не разрешает, надо ждать конечной остановки, где всех нас — и живых и мертвых — предстоит сдавать по счету.
Люди лежат вповалку, переговариваются.
— Куда нас везут? — спрашивает кто-то, ни к кому не обращаясь.