После отбора каждого из нас сфотографировали в анфас и профиль, сняли отпечатки пальцев и заполнили личные карточки.
К вечеру вся подготовка к отправке была закончена. Нас выстроили перед казармой, в который раз начали бесконечно мучительный пересчет. По всему чувствовалось, — повезут нас куда-то к черту на кулички, не иначе как в Германию.
Впереди меня стоит невысокий пожилой человек, одетый в рваную, грязную шинель. Он все время наблюдает за гауптманом, который медленно прохаживается вдоль строя. Когда немец удаляется, человек начинает торопливо и взволнованно о чем-то говорить соседу. До меня доносится: в Германии лишь недавно сняли траурные повязки. Советская Армия разгромила триста тысяч отборных немецких войск под Сталинградом. Командующий гитлеровской армией генерал-фельдмаршал Паулюс взят в плен. По этому поводу фюрер и объявил траур по всей стране.
— Откуда у тебя такие сведения? — слышатся нетерпеливые голоса.
— Поляк один рассказал в уборной.
Стоящие рядом оживленно комментируют последнее известие.
— Эх, если б правду сказал браток-поляк?
— Зачем же ему врать! Факт, уверен.
— Нет, товарищи, серьезно: наши теперь пошли вперед, никакая сила их не остановит.
— Наши-то бьют фрицев, а вот мы…
Сообщение о крупной победе под Сталинградом вдохнуло в людей новые силы к сопротивлению. Уже полгода мы не знали действительного положения на фронтах, а если в лагерь и просачивались скупые сведения, то им трудно было верить, потому что исходили они от десятых источников. Так, еще в пути из Симферополя мы кое-что слышали о Сталинградской битве, однако толком никто ничего сказать не мог. К тому же немцы усиленно распространяли провокационные слухи о падении Москвы и Ленинграда, о том, что их войска окружили Баку, подошли к Тбилиси. Этим побаскам мало кто верил, но ведь среди пленных встречались разные люди, — были и нытики, и маловеры, и отчаявшиеся. Горечь неудач и поражений в первый год войны наложила на них свой отпечаток.
И вдруг такие радостные сведения! Ясное дело, поляк не станет распространять небылицы. Мы видели на улицах Ченстохова польских женщин, — их лица вовсе не светились улыбками, когда рядом по тротуарам стучали немецкие каблуки. Мы слышали на польской земле немецкую речь, немецкие песни, немецкую ругань. Поляки не радовались этому. Зато они радовались Сталинграду.
Не потому ли нам не позволяли общаться с польским населением? За неделю пребывания в ченстоховском лагере я ни разу не встретил поляка, не слышал польской речи. Немцы боялись такого общения, потому что поляк расскажет правду, поляк может скрыть беглого советского пленного, переодеть его и помочь ему пробраться в лес.
Лагерные власти торопились отправить советских пленных в Германию. Вот уже первая колонна к походу готова. Поворот направо — и шагом марш. Где-то там впереди мой сынок и друг Володька. Мы и попрощаться как следует не смогли. Вижу: в середине колонны он вертит головой, косит глаза в нашу сторону, ищет меня. Заметил? Нет.
За первой командой следует вторая, потом — наша. Пленных закупоривают в товарные вагоны, и долго не смолкает в ушах ритмичный перестук железных колес.
Глава 10. Штаргардт
Небольшой немецкий городишко Штаргардт встретил нас холодным проливным дождем. Ветер гонит по небу серые тучи. Мы, кто как может, кутаемся в свое тряпье, напяливаем поглубже головные уборы.
Прохожие оглядывают колонну недружелюбными взглядами. Мальчишки плюют нам вслед, бросают камни. Как и в Ченстохове, на улицах больше женщин. В их глазах затаена враждебность, смешанная со страхом.
Медленно тянется наша колонна по улице. Вот уже впереди показались сторожевые вышки. Лагерь! Он устроен по-особенному, не так, как другие лагеря. Территория разбита на две части: в первой — санчасть, баня и одноэтажные деревянные бараки. Это для нас. Вторая половина — французская. Там находятся комендатура и карцер. Французы отгорожены от нас высокой стеной колючей проволоки. Попасть к ним можно только через калитку, охраняемую часовым. Подходить близко к ограде нельзя.
Как бы там ни было — над головой крыша. Мы вздыхаем с облегчением, ведь трястись в товарняке — сущий ад.