— Вот подлецы, — сорвалось у меня, — раздетых и разутых гонят на холод.
Я не ожидал, что меня услышат. Но до полицая дошло. Огромной ручищей он скрутил воротник моей шинели.
— Ну-ка, повтори, что сказал?
— Отстань, — пробовал я отделаться.
Но он не отпускал меня, глядя в упор красными, бычьими глазами.
— Задушу, пикни еще хоть раз. Под кадык и амба!
На выручку поспешили Жора и Саша, а с ними еще несколько человек. Видя, что перевес на нашей стороне, полицай выругался отборной бранью и удалился. Меня начали отчитывать товарищи:
— Зачем связался с гадом? По-глупому умереть всегда успеешь.
Лишь позже мне довелось убедиться, какому риску подверг я себя. Среди всей полицейской своры этот верзила — самый лютый и злобный. Одни говорили, что он сын кулака, перебежал польскую границу накануне войны. Другие утверждали, что он из уголовников, был осужден за убийство. Второе было более вероятным — ему ничего не стоило хлюпнуть в лицо пленному кипятком, запустить в него тяжелым предметом, избить до полусмерти. Он и выгнал нас под холодный дождь главным образом для того, чтобы потешиться, удовлетворить свою злобу к людям.
После того памятного утра многие заболели воспалением легких. Умирали от туберкулеза, дизентерии, но больше всего — от истощения. И никому не под силу было предотвратить гибель людей или хотя бы уменьшить их страдания. Мучителя-полицая мы не могли прикончить, как это делалось в других лагерях. Он был слишком видной фигурой, и случись с ним неприятность, нам бы несдобровать. Немцы в таких случаях выстраивали всех в ряд, выводили каждого десятого и расстреливали. Не стоит поганая шкура предателя крови многих наших товарищей.
Время шло. Дожди сменялись ветрами, густыми туманами. Но весна все настойчивее стучалась в бараки. Однажды Жора громко спросил, знаем ли мы, что такое шталаг. Оказывается, шталаг — это постоянный рабочий лагерь. Мы заключены в шталаг. Отсюда посылают пленных на заводы, в шахты, в рудники, к помещикам и бауэрам-кулакам.
— Работать на противника! — возмутился Николай. — Я давал присягу. Пусть меня морят голодом или расстреливают, но работать не буду. Все равно погибать.
— Не надо шуметь, — кто-то урезонил его. — Работать можно по-разному.
Мы переглянулись и согласно кивнули. Верно, работать можно по-всякому. А главное, птица на воле расправляет крылья. Сумеем взмахнуть крыльями, — поднимемся в небо. Не удастся, — ничего не теряем, во всяком случае лучше умереть под солнцем, чем заживо гнить на вонючих досках.
А пока что нас не трогают. Присматриваются к нам. Количество больных и немощных с каждым днем увеличивается. Кормежка та же: в обед — баланда из брюквы и кусочек черного хлеба с опилками. Вечером и утром — по пол-литра эрзац-кофе.
— Вот она, Германия! Если так продолжится месяц-два, все мы протянем ноги! — вздыхает молодой фельдшер.
— Жаловаться после войны, — шутит Саша.
Чем-то напоминает дорогого мне Володьку этот неугомонный, непоседливый воентехник.
Опять новость. Саша тычет мне газету:
— Почитайте, товарищ майор, к вам обращаются….
Гляжу — русская. Сердце забилось от радости. Почти год не видел я газет. Раньше — и до войны, и на фронте — дня не мог прожить без них. Готов был остаться без пищи, но не без газеты.
И вот перед глазами мелькают русские буквы, они построены в строчки и образуют слова. К сожалению, не те слова, которые мне нужны. Саша посмеивается:
— А вы думали «Правда» или «Красная звезда»?
Я, было, действительно обрадовался, а теперь вижу — газета власовская, печатается немцами специально для советских военнопленных. И здесь, в Германии, эти подонки не оставляют нас в покое, вернее, даже усилили свой нажим.
Возле входа в казарму мелькнула знакомая тень полицая. К нашей четверке после того случая, когда ребята заступились за меня, он относится явно враждебно. Мы не хотим заводиться с гадом. Саша нарочито громко читает сообщения с германских фронтов. Жора по-своему их комментирует. Полицай не уходит далеко. Растопырил уши, пыхтит сигаретой. Но долго так не выдерживает, уходит. Тогда Жора дает волю своим чувствам:
— Брехня все — от первой до последней строчки. Ничему я не верю!..
Лагерь буквально наводнен газетами. Цель — обработать пленных, посеять среди них недоверие к своей армии, склонить к вступлению во власовский легион. Эти гитлеровские листки вызывают у нас отвращение, но мы их все же читаем, так как многое научились понимать между строк. Так, если говорится о выравнивании линии фронта, — значит наши успешно наступают; если утверждалось, что за какой-то город немецкая армия ведет упорные бои, то мы уже знали — этот город давно наш.