— Наш? Не иуда?
— Не бойтесь! Парень свой, — отвечал я. — Переводчик из него пока неважный, но повар отменный, сам — фельдшер, толк в кухне понимает.
Усталые люди готовились ко сну. Человек пять, сгрудившись возле железной печурки, пекли картошку, выбрасывали ее прямо из жара на пол, крошили на мелкие части и поспешно глотали. Как и где добыта картошка — тайна. Да никто и не спрашивал об этом, после трудного дня хотелось поскорее завалиться на бок, никого не видеть и ничего не слышать.
А пека нет команды спать, мы обмениваемся впечатлениями дня. У всех, работавших на прополке свеклы, ладони в кровавых мозолях. Фельдшеры тоже жалуются. Они полагали, что доить коров — дело пустяковое, а оказалось — нет. В пять утра солдат привел их на ферму и до десяти не давал передышки. В обед — второе доение, вечером — третье. Пальцы свело, спину нельзя разогнуть.
— А ко всему и молока никак попить нельзя, — жаловался один из них. — Все время немец над душой стоит, ни на шаг не отходит.
— А я молока все-таки напился, — хвалился другой паренек. Голос у него пискливый, и весь он похож на подростка-семиклассника. Зовут его Юра, сам он из Ростова. — Пока охранник у других подойники опоражнивал, я и хлебнул пару раз.
Фельдшеры ругали солдата, называя его различными кличками, но на предложение Саши перейти работать в поле отказались.
— Видали? — допекал их Саша, показывая ладони в синих волдырях. — Это вам не коров доить…
— А зачем старался? — ехидно заметил Юра. — Не колхоз ведь…
Сашу задело за живое, он грубо оборвал парнишку:
— Ты, помощник смерти, за кого меня принимаешь? Думаешь, мне нравится на немца холку гнуть, как тебе хлебать парное молочко… Тоже нашелся герой! Интересно, ты хоть один выстрел сделал на фронте или прямехонько в плен?..
Юра тоже не терялся:
— Я таких, как ты, на себе с поля боя вытаскивал. Может, и тебя пер на спине, только имя забыл спросить. Не до этого было.
Пришлось вмешаться и прекратить спор. Угомонить Сашу трудно, парень он необыкновенно чувствительный. Так было после случая с сигаретами. Саша тяжело переживал свой позор. Мы это видели, подбадривали его и никогда не вспоминали прошлого.
После отбоя Саша долго сопел и ворочался, не давал мне спать. Потом придвинулся вплотную:
— Андрей Иоанникиевич, не спите?
— Что тебе?
— Вы заметили мою работу? Я им такую прополку организовал, что соберут они урожай — держи в обе руки…
Мы договорились молчать об этом. Никому ни слова, ни намека. Если немцы узнают, что мы портим посевы, нам крышка. Впрочем, не только Саша, все как могли, делали то же самое: вырывали сильные корни и оставляли хилые, которые могли погибнуть в случае неблагоприятной погоды. Саша пошел еще на одну хитрость: лишь только удалялся охранник, он стриг рядки, как в лагере стригут пленных. Затем загребал корни землей. Никто придраться не мог, — просто на грядке не было всходов…
День за днем все повторяется по однажды заведенному распорядку. Мы съедаем суп. Строимся. Фельдфебель читает мораль о том, как русский пленный должен вести себя в немецком плену. Жора как можно бойче переводит его слова. После этого нас выводят за ворота и передают в распоряжение фольксштурмовцев.
Однажды Николай многозначительно кивнул мне в сторону леса. Лес действительно манит. Не раз, прислушиваясь к шуму сосен, я думал: может быть, настала пора сделать решительный шаг. Обстановка благоприятствует. Работаем мы теперь группами по три-пять человек. Немцы уже не ходят по пятам, как было на первых порах. Раньше охрану несли двое фольксштурмовцев, а сейчас один, да и тот больше сидит под кустами.
Мысленно я переношусь то в польские леса, то в чехословацкие Татры. Нам известно, что там партизаны ведут войну с фашистами, туда убегают многие узники немецких лагерей. Говорю Николаю:
— И я давненько поглядываю в ту сторону, да силенок маловато.
Николай весь загорелся.
— Товарищ майор, эх, товарищ майор… Рванули б мы, ищи ветра в поле. Сколько наших убежало, а мы, что хуже?..
— Легко строить планы, — заметил я. — Учти, придется пробираться по территории Германии.
— Среди немцев есть люди, — горячо доказывал Николай. — Они ненавидят фашизм не меньше нашего.
С этого дня мы стали готовиться к побегу. Каждый раз, выходя в поле, брали с собой в карманы накопленные запасы хлеба, картошки.
По вечерам в нашей комнате слышны были шутки, смех, остроты. И хотя к концу дня мы валились от усталости, но все сорок человек за этот месяц заметно поправились, вновь обрели человеческий облик.