Я неопределенно сдвинул плечами. Зондерфюрер между тем излагал план побега. Главное — подобрать надежных людей. Он сам разработает маршрут, обеспечит карту, компас, оружие, продовольствие.
Он говорил со мной целый час, а я курил и думал: конечно, хочется верить этому человеку, заблудившемуся и теперь ищущему пути для искупления тяжелой вины. Но что если все это чистейшая провокация? Провокаторы рядятся в любые одежды, напяливают на себя любые маски. Имею ли я право впутывать кого-нибудь в это подозрительное дело?
Вечером я подробно рассказал дяде Степе о разговоре с зондерфюрером.
— Говоришь, предлагает организовать группу? — потирал он свой сократовский лоб. — И фамилии требовал?
— Пока только намекал.
— Уверен, что это ловушка. Встретишься с ним снова, так и скажи: никого не знаю, мне не доверяют.
Дядя Степа весь как-то съежился, даже стал меньше ростом. Пожимая мне руку, напутствовал:
— Будь осторожен. Понимаешь, куда он гнет?
Дня через три зондерфюрер появился в нашем бараке. Прошелся между нар, отыскал меня глазами и дал знак следовать за ним.
— Запишитесь на завтра в санчасть, — сказал он на ходу и направился к выходу.
В санчасти собралось множество больных. Сидя в сторонке, я вдруг увидел зондерфюрера. Он подошел ко мне и громко спросил:
— Вы на перевязку?
— Да, у меня раны.
— А остальное у вас в порядке?
Намек был ясным. Речь шла о готовности к побегу. Я ответил утвердительно.
Более недели зондерфюрер меня не беспокоил. Но вот он снова вызвал меня из казармы и повел на французскую половину. Часовой молчаливо открыл калитку. В здании комендатуры мы поднялись на второй этаж в большую светлую комнату, в которой жил зондерфюрер. Налево от двери — рабочий стол, в углу — застланная зеленым одеялом кровать. Половину стены занимала карта Европы.
Мы присели к столу. Он предложил мне закурить. Предчувствие у меня недоброе. Вижу — зондерфюрер тоже нервничает. Щелкает зажигалкой, сует ее в дымящую сигарету.
— Все уже подготовлено, майор, — сообщил он мне. — Завтра в шесть утра я веду группу офицеров на полевые работы. Сбор возле вашего барака. Давайте людей.
Следуя совету дяди Степы, я сказал, что желающих совершить побег мне подобрать не удалось.
— То есть, почему? — разочарованно скривил он лицо. — Я должен представить список коменданту, чтобы вас выпустили. Мне, конечно, доверяют, можно было бы и без списка, но сами понимаете, навлекать на себя подозрение в сочувствии советским военнопленным я не могу. Что же нам делать?
— Не знаю.
— Но в чем загвоздка, объясните?
— Людей, которых я знал, в лагере почти не осталось. Одних увезли, другие умерли. А новички мне не доверяют. Да и не идут они на такой риск, боятся.
Он помолчал с минуту, нервно барабаня пальцем по полированному столу.
— В таком случае все рухнуло, провалилось. Неужели у вас нет десятка надежных товарищей?
— Ни одного.
— Вы поймите, в какое положение я поставлен, — сокрушался зондерфюрер. — Сам я хоть сегодня убегу, но что толку? Что мне скажут дома?
— А почему бы вам не увести с собой ребят, завербованных в РОА? — поинтересовался я. — Тоже ведь бывшие советские офицеры.
Зондерфюрер недовольно махнул рукой:
— Эта совсем не та публика. Малонадежные. В трудную минуту могут струсить. А у вас, значит, ни одного верного человека нет на примете?
— Ни одного, — снова повторил я.
— Послушайте, майор, вы знакомы с плотником из рабочей команды? Кажется, его зовут дядей Степой.
Мне пришлось притвориться:
— Кудлатый такой, немного ненормальный!
— Почему ненормальный, напротив, человек он в здравом уме. Будь он психический, его давно бы отправили к праотцам. Так вот, потолкуйте с ним, подберите вдвоем надежных людей. Повторяю, я не могу останавливаться на полдороги. Хотите убедиться, что я серьезно готовился?
Он вытащил из-под стола небольшой баул, щелкнул замком и дал мне взглянуть. На дне лежали несколько пистолетов, компас, плитки шоколада. Баул был поспешно спрятан. Зондерфюрер возобновил свои требования.
— А если и с дядей Степой у меня ничего не получится, — поинтересовался я, — что тогда?
— Тогда, майор, двинем с вами вдвоем. Идет?
Множество мыслей сразу зароилось у меня в голове. А что, если наши подозрения напрасны и он действительно искренне хочет искупить свою вину перед Родиной. Собой-то я имею право рисковать. Эх, была — не была! Отвечаю: