Прошло несколько дней. Иван не удержался, рассказал мне историю своего пленения, о том, как он, прервав отпуск, примчался в свою часть на границе, но никого уже не застал. Ринулся в лес, где должен был находиться командный пункт, и угодил прямо немцам в руки.
Как-то в глухую полночь я проснулся от яркого света электрического фонаря. У моих ног стоял эсэсовец. Иван натягивал гимнастерку. Мы были уверены: никогда нам не видать его, но какая же радость охватила камеру, когда под утро его втолкнули обратно. Поляки, державшие себя обособленно, и те повеселели. Ивану делали примочки, уложили поудобнее, накрыли шинелями.
Лишь много позже я узнал подлинную историю двух моих новых друзей. В мае сорок третьего года, вместе со многими советскими военнопленными они были вывезены на маленький островок в устье Одера. Ночью сгрузили их с баржи и небольшими группами стали уводить в подземелье.
— Я сразу смекнул, — говорил Иван, — нас привезли на секретный военный завод. Общаться с соседями не разрешалось, разговаривать можно было только с мастером-немцем. Мы с Тихоном договорились при первом же удобном случае бежать. Все равно живыми оттуда никого не выпустят.
Такой случай вскоре представился. Однажды ночью английские бомбардировщики совершили массированный налет на островок. Земля стонала и вздрагивала от взрывов. Сразу же погас электрический свет, в непроглядной темноте все валилось, трещало, рушилось. Охрана попряталась, раненые стонали, просили помощи. Иван и Тихон, не встретив препятствий, выбрались на поверхность через развороченный бомбой ход. Что делать дальше? Бросились к берегу, но неожиданно натолкнулись на часового, охранявшего лодки. Тихон ужом подкрался к нему, и часовой даже не пикнул.
Теперь путь к свободе был открыт. Сели в лодку, взялись за весла. Весь остаток ночи плыли на восток, а утром выбрались на берег, бросив лодку в море. День провели в прибрежных кустарниках, затем снова двинулись в путь, ориентируясь по звездам. Но вот при попытке переправиться на правый берег Одера полиция схватила их и доставила в Штеттин. На допросе оба заявили, что бежали из рабочего лагеря.
— Если они узнают правду, — спокойно закончил Иван, — нам петля. Но пока все нормально. Лупят нещадно, но я выдержу, на Тихона тоже надеюсь.
Вместо казненного немца к нам водворили советского бойца по имени Федосей. Ему было лет сорок или немногим больше. Войдя в камеру, Федосей сразу же начал выкладывать из карманов вареную картошку в мундирах.
— Кто желает подкрепиться, братья-славяне? — добродушно рокотал его бас.
Мы сдержанно встретили новичка. Нам показалась подозрительной его необыкновенная щедрость. Появиться среди голодных людей с полными карманами картошки! Такое можно увидеть только во сне.
Но сомнения скоро рассеялись. Федосей работал на кухне — колол дрова, мыл посуду, топил печи. Повар-чех, тоже заключенный, регулярно передавал ему картофель и просил подкармливать советских, которые подвергаются особенно жестокой дискриминации.
Вечерняя подкормка картофелем стала правилом. Мы каждый раз нетерпеливо ожидали появления Федосея. Получали из его рук благословенную пищу, глотали ее, не очищая, и похваливали повара. Приносил он иногда и ломоть хлеба, вареное мясо, луковицу, щепотку соли. Все это делилось на семь частей. Федосей ничего не брал себе, говоря, что и так не обижен.
Настоящие торжества наступали, когда Федосей угощал нас сигаретами. Можно представить себе состояние курящего человека, который много дней не нюхал табачного дыма и которому дали вдруг сигарету. Жадно затягивается он, глотая дым вместе с горькими крошками табака, обжигая губы и пальцы. Федосей — наш бог и спаситель, Федосею сыпятся благодарности: спасибо, дзенькуем, мерси.
В одну из октябрьских ночей мы были разбужены топотом сапог в коридоре. Погас свет. Где-то над нашими головами раздавались глухие разрывы. Все замерло, даже за дверью воцарилась мертвая тишина. Потом — пронзительный свист, грохот, в оконце блеснул яркий свет, камера наша вздрогнула, и мы инстинктивно закрыли глаза.
Бомбили Штеттин. Утром только и разговоров было что о ночном налете английской авиации. Мы ждали возвращения Федосея, он обязательно приносил из кухни, кроме сигарет и картошки, интересные новости. Но вместо этого солдат с черепом на рукаве приоткрыл дверь и громко выкрикнул:
— Пирогоф!
Товарищи провожали меня вопросительно-молчаливыми взглядами и суровым скупым напутствием: — Крепись!
Знакомая обстановка. Знакомые лица. Флегматичный следователь восседает за своим столом. Справа от него — переводчик, за отдельным столиком возле окна постукивает на машинке ефрейтор. Перекинувшись несколькими словами со своим шефом, переводчик любезно обращается ко мне: