— Перестал бы ты, майор, упираться, рассказал бы честно — и тебя оставят в покое. Господин следователь вполне удовлетворится, если ты скажешь, кто руководит вашей организацией в Штаргардте и какую цель она ставит перед собой. Господин следователь заверяет — никто о нашем разговоре знать не будет.
Мне ясно — никаких доказательств о моих встречах и разговорах с дядей Степой у них нет. И я вновь повторяю то, что говорил на следствии в Штаргардте:
— Ни о какой подпольной организации не знаю. Зондерфюрер подбивал меня к побегу, рисовал заманчивые перспективы, но я не мог вторично рисковать…
Говорю я спокойно, все выглядит вполне правдоподобно. Немцы внимательно слушают. Только в глазах следователя вдруг загораются свирепые огоньки. Он что-то говорит переводчику, и тот немедленно переводит:
— Врешь, майор, нет такого русского солдата, который отказался бы бежать из плена. Лучше рассказывай начистоту, пока с тобой по-доброму обращаются!
— Я все сказал, — настаивал я на своем.
— Убить тебя или повесить? — зашипел переводчик. — Говори!
Сопя и ругаясь, он ударил меня чем-то тяжелым в затылок. Я упал на ковер, но тотчас поднялся на колени. Правая ладонь окровавлена, за ворот капает что-то теплое. Сильно болит голова, на некоторое время забываю, что происходит со мной.
— Будешь говорить?
Но я уже не в состоянии реагировать на слова, вот только бы подняться на ноги…
В камере меня встретили, как пришельца с того света.
— Hex жие! Вива! — ликовали друзья-иностранцы. Иван подвел к крану, обмыл лицо. Тихон исследовал рану на затылке. Кожа оказалась разодранной.
— Пустяки, — сделал вывод Иван. — Меня не так полосовали. Заживет, Андрей, не волнуйся. Я вот думаю теперь о другом: наступит же, в конце концов, время, когда мы начнем их бить. И не по затылку, а под зад коленом.
— Мстить мы не станем, — вдруг заговорил Тихон. — Мы не изверги. Просто воздадим по заслугам.
— Забыть, как нам рассекали затылки и кровавили морды? — разгорячился Иван. — Нет, братцы, этого забыть нельзя!
Разговор доходит до меня будто из далёкого далека́. Стараюсь отогнать от себя мысль о смерти, хочу двигаться, слушать, говорить. Весь день проходит в напряженной борьбе за то, чтобы не потерять нить мыслей, которые обгоняют одна другую, и никак не могу я остановить их, сосредоточиться на чем-то. К вечеру головная боль утихает. Но тело еще больше слабеет, становится непослушным, вялым.
Возвратился с кухни Федосей, оглянул меня внимательными, прищуренными глазами. Как всегда, притащил в карманах картофель. Вся камера единогласно постановила отдать мне свои порции. Норма больше, чем достаточная, съесть все с непривычки трудно, и я решительно отказываюсь.
Федосей принес кучу новостей. Наши войска форсировали Днепр, ведут бои за Киев. После ночного налета в Штеттине паника.
Рана моя затянулась на удивление быстро, и когда спустя десять дней меня снова вызвали на допрос, я чувствовал себя уже довольно сносно.
Следователь подошел ко мне вплотную, рукояткой резиновой палки поднял мой подбородок. На миг мною овладело безумное желание схватить его за горло, впиться зубами. Насилу сдержался. Ведь безрассудно с моими силами пытаться причинить ему хоть небольшой вред. Не убью его. Меня сразу оторвут. Но тогда уже виселицы не миновать.
Пуская дым кольцами, следователь явно обдумывал дальнейший ход.
— Послушайте, Пирогоф, — мягко заговорил он. — Вы можете избежать казни. Я предлагаю один выход. Идите служить к генералу Власову. Подумайте.
Я наотрез отказался, сославшись на присягу и нежелание воевать против своего народа.
У следователя заметно пропал интерес ко мне. В его бесцветных глазах ничего не отражается.
— Другие твердили то же самое, — говорит он. — Потом, вероятно, жалели о своем упрямстве…
Выслушав мой рассказ о допросе, Иван звонко сплюнул:
— Заткнулись бы со своим Власовым! Откопали где-то паразита и носятся с ним, как черт с писаной торбой. Русская освободительная! От кого она, интересно, освобождает? Агитировал и меня один субъект из власовских горлопанов. Я сказал ему: «Не трепись, не люблю, когда трепятся…»
В тот вечер из нашей камеры увели еще одного немца, его друг сиротливо пригорюнился в уголке, ожидая свой черед. Федосей сообщил, что в прошлую ночь повесили троих русских. За что — никто не знает. Да и не все ли равно! Поводом мог послужить самый незначительный пустяк. Немцы планомерно истребляют всех, кого считают неподдающимися их воспитанию.