Двухнедельный карантин подходил к концу. Скоро нас должны определить на работы. Куда — никто, кроме Вилли, не знал. Мы пробовали вызвать штубового на откровенность, похваливали его за гуманное отношение, но Вилли — кремень.
— Ничего не знаю, не спрашивайте.
Некоторые стали допускать по отношению к штубовому разные вольности. Вилли быстро ставил их на место, а однажды так двинул одного словака за самовольный выход из строя, что тот умылся юшкой. После этого инцидента многие усомнились, тем ли является Вилли, за кого выдает себя. Красную нашивку можно носить и подставному уголовнику. И поскольку Вилли с первых дней нашего пребывания в лагере явно симпатизировал мне, Семен предупреждал быть поосторожнее.
— Какой он политический, бандит настоящий, — говорил он.
Меня тоже раздирали сомнения. История с зондерфюрером была еще свежа в памяти. Навели справки у старожилов лагеря. Оказалось, Вилли действительно политический заключенный, уже около десяти лет скитается по разным лагерям. Из-за нехватки «зеленых» эсэсовцы вынуждены на различные должности в лагере ставить и немцев-«красных». Так Вилли стал штубовым. Вилли действительно благоволил ко мне. Однажды во время побудки буркнул на ходу:
— Фронт зеер гут. Днепр.
В Штеттине до нас просачивались скудные сведения о сражениях на Днепре. Теперь штубовый подтвердил их. Как сдержать свою бурную радость: на фронте хорошо!
Я сжал Семену руку:
— Наши вышли к Днепру.
— Честное слово?
— Тише, не ори. Вилли шепнул.
— Мало чего твой Вилли наболтает, верь ему. А я думал, правда.
Правда или нет, но мы готовы подпрыгивать от радости.
С Семеном у меня самые дружеские отношения, ему можно доверять. К тому же он незаменим, если надо установить связь с соседними бараками, добыть внутреннюю информацию, произвести мелкую коммерческую сделку. Многих ослабевших поддержал он, доставая неизвестно откуда то лишнюю миску баланды, то кусок хлеба. Завел дружбу с дежурными, охранявшими наши ворота, менял у них разные мелочи на сигареты. После отбоя, когда разрешалось на полчаса выйти на воздух, мы прятались за бараком и, затаив дыхание, выкуривали по полсигареты. Это было связано с громадным риском. Если б заметил блоковый — не миновать порки!
Внешне Вилли оставался таким же строгим, немногословным, хмурым. Обронит два-три слова, точно невзначай, и скроется с глаз. В предпоследний день карантина он остановил меня у выхода из барака:
— Завтра вас передадут форарбейтеру.
Я уже знаю, что форарбейтер — это старший рабочей команды, обычно очень строгий начальник, умеющий выматывать душу из заключенных.
— Значит, с вами распрощаемся? — поинтересовался я.
— Вилли будет ночью, форарбейтер — днем, — ответил штубовый.
Действительно, утром блоковый писарь — длинноногий, тонкий, как жердь, немец — приткнул нас к другой команде. Общим строем руководил один из «зеленых». Простуженным голосом скомандовал он «шагом марш», и мы, отбивая колодками шаг, двинулись за ворота. Там нас уже поджидали десятка два солдат СС, вооруженных, помимо пистолетов, толстыми кленовыми палками — для «выравнивания» строя. Достаточно отстать на полшага, нарушить строй — и на тебя посыплется град палочных ударов.
Привели нас на территорию лагерных мастерских. Низкие кирпичные здания, из потемневших от копоти окон доносилось жужжание станков. Воняло чем-то горелым. Людей быстро разбили на группы и увели.
Нас осталось восемь человек. Но вот форарбейтер подозвал к себе. На ходу Семен показал мне большую четырехугольную трубу, из которой зловеще валил густой черный дым.
— Смотри, крематорий!
Вот откуда несло горелым. Действительно, пока что выход на «свободу» для нас, заключенных, только через эту мрачную трубу.
Глава 20. В рабочей команде
В мастерской толстяк-немец, видно, из цивильных показал мне, как включать и выключать сверлильный станок, зажимать деталь. Мои обязанности довольно несложны: на небольших металлических брусьях в размеченных мелом местах делать отверстия.
— Все понятно? — в который раз поинтересовался мастер и, закрепив деталь, включил рубильник.
Слушая гул мотора, я думал: «Вот до чего дошел ты, Андрей! Возможно, эти детали предназначены для танков. Останешься жив, вернешься домой и спросят тебя когда-нибудь!»