К цеху бежали заключенные. Эсэсовец подозвал одного из них. Вижу — Николай. Он прилично знал немецкий язык.
— Скажи этому остолопу, — обратился фельдфебель к Николаю, показывая на меня, — что здесь надо работать, а не мечтать.
Николай переводил по-своему:
— Прошу тебя, остерегайся этого гада, он может наделать много подлостей.
— Понятно? — обратился ко мне фельдфебель и приказал следовать за ним.
По дороге в кузницу Николай продолжал свои наставления:
— Имей в виду, он знает о твоем проступке и держит тебя под наблюдением. Теперь достаточно чуть-чуть оступиться, и судьба твоя будет решена без промедления.
Вслед за эсэсовцем мы вошли в пустую кузницу. Немец выкрикнул неясные для меня слова. Николай перевел: надо перенести в угол вон те заготовки осей. Чтобы продемонстрировать свое усердие, я бросился опрометью в угол. Только б отцепился этот плюгавый тип! Схватил обеими руками ось и сразу даже не понял, что со мной произошло. Ладони приклеились к железу. Я рванулся всем телом и инстинктивно поднял руки вверх. Сердце будто остановилось, в глазах поплыли круги. Оказалось, оси только что вытащили из горна.
Эсэсовец захихикал, словно его щекотали под мышками, затем вышел. Николай посылал в его адрес отборные ругательства. Как мне помочь, он не знал, к тому же растерялся. Пришли французы, поняли, в чем дело, и окунули мои обожженные руки в минеральное масло. От этого дикая боль медленно стихала.
Мой напарник-француз о чем-то переговаривался с Николаем, тот все время кивал головой. Затем Николай обратился ко мне:
— Будь осторожен. Тут ребята помогут. Думаю, этим еще не кончилось…
Николай, работавший в мастерской электриком, ушел, но опасения его подтвердились очень скоро. В кузницу снова явился эсэсовец.
— Ком! — поманил он меня пальцем.
Привел на то самое место, где я дремал в ожидании товарищей. Скомандовал сесть на корточки, вытянуть руки вперед, не подниматься.
Закурив сигарету, фельдфебель скрылся за углом. Я оглянулся по сторонам и заметил несколько человек, тоже сидевших на корточках. Как и я, они отбывали наказание за «проступки» перед райхом. Вскоре ноги мои онемели, руки стали дрожать, почерневшие от ожога ладони ныли. Неужели упаду? Тогда конец!
Пытка продолжалась около двух часов. По сигналу, возвещавшему об окончании работы, заключенные выстроились во дворе. А о нас забыли. Заметил Николай и попросил о чем-то форарбейтера. Тот направился к нам:
— Идите в строй!
Но встать я был не в силах. Сделал движение и повалился на камень. Спина задеревенела, коленки — хоть иголками коли. Подбежали Николай и француз, который лечил мои ладони, подняли меня и повели в строй.
— Знаешь, — говорил я Николаю, — если б возвратился СС, я, наверное, кинул бы последний козырь.
— Пойми ты, — ласково увещевал он меня, — отдать жизнь — раз плюнуть. Надо ее сберечь, время придет, и мы скажем еще свое слово.
В строю я с трудом волочил ноги, но постепенно кровь в них начала циркулировать нормально, и я вместе со всеми смог отбивать шаг и выполнять команду «мютцен аб!».
Вечерняя поверка окончилась быстро. Тяжелые думы бередили мне душу. Порой овладевало такое состояние, будто я уже тысячи лет живу в аду и неизвестно, когда наступит просвет.
Кто-то тронул меня за рукав.
— Семен! Ты где сегодня страдал? — обрадовался я.
— Возил железные болванки. Помогал ковать оружие врагу…
Последние слова Семен произнес дрожащим голосом. У меня была сигарета, подаренная Николаем. Мы спрятались за барак и минут пять наслаждались ароматным дымом. Семен немного успокоился.
В бараке я увидел Вилли. Он присел рядом и стал осматривать мои руки. Потом вытащил из кармана баночку с мазью, сунул мне под одеяло.
— Карашо.
С наступлением холодов узники получили зимнюю одежду — длинные полосатые халаты, сшитые из той же грубой мешковины, что и костюмы. Халат плохо греет, а на улице ноябрь. По утрам на крышах белеет изморозь. Хрустит под ногами мерзлая земля. Днем часто идут проливные дожди вперемежку с мокрым снегом.
Все чаще я просыпаюсь на рассвете, ощущая недомогание. Нет сил, чтобы натянуть на себя робу, влезть в колодки. Не хочется есть. Болят суставы. Тянет в постель.
Сказать о болезни? Нет уж! И я толкаю тачку, доверху наполненную металлическими чушками. Работа терпимая. На плечах у меня лямки, привязанные к рукояткам, и это облегчает работу. Николай замечает мое состояние.
— Тебе плохо?
— Не беспокойся. Выдержу.
Прижимает ладонь к моему лбу.