Эсэсовец — заведующий мастерской, завидя меня, остановился, как вкопанный:
— Откуда взялся этот скелет?
Я сделал вид, что ничего не слышу и не понимаю. А Иогансен стал хвалить меня:
— Русский солдат хороший, работает за двоих.
Похвала подействовала. Эсэсовец окинул меня презрительным взглядом и вышел. Больше мы его в тот день не видели. Он беспробудно пьянствовал со своими дружками — «зелеными».
С Иогансеном у нас дружба. Придя на работу, он подзывает меня и лейтенанта-артиллериста и дает несколько галет, сухую рыбу, сигареты. Норвежцы содержатся в лагере на особом положении. Когда гитлеровцы захватили Норвегию, они, чтобы избежать возникновения патриотических групп сопротивления, арестовали множество лиц. В лагере они скорее заложники, а не заключенные, получают посылки Красного Креста и из дому, живут сносно. Во всяком случае не умирают от истощения, реже болеют.
Подкармливать русских небезопасно. За это положено в первый раз двадцать пять ударов палкой, при повторном случае — расстрел. Поэтому Иогансен приказывает нам немедленно съедать провизию. Мы рады стараться. Рыбу поглощаем вместе с головой и хвостом. Закусываем галетами. Курево остается на вечер. Мой друг-норвежец доволен, похлопывает меня сильной рукой рабочего:
— Давай, давай!
Слово это стало в полном смысле международным. Французы, поляки, сербы, чехи, встречая советских пленных, восклицают:
— Давай, давай!
За время работы с норвежцами у меня заметно прибавилось сил, я почувствовал под собою землю, голос мой окреп, мышцы стали упругими.
Вскоре к нам на карантин прибыло шестнадцать советских военнопленных, новичков, а нас, уже отбывших проверку, было приказано перевести на 67-й блок, расположенный в самом конце территории лагеря. Первое впечатление такое, будто ты попал в мрачное сырое подземелье, наполненное человеческими тенями. Постукивая собственными костями, изможденные существа медленно передвигаются по узкому проходу между нар. Разговаривают очень тихо, как бы боясь кого-нибудь побеспокоить. Они ко всему равнодушны, и наше появление ни у кого не вызывает интереса. Люди истощены до предела. Видно, и нас ожидает та же участь.
Вечером заглянул Николай. Должность электрика давала ему некоторые права передвижения по лагерю. Впрочем, свобода была относительной. Любой эсэсовец мог расправиться с ним, как и с любым другим пленным, но Николай хорошо знал безопасные маршруты и поэтому не попадался. Мы шли по аппель-плацу и вели тихую беседу.
— Я должен предупредить тебя, Андрей, — говорил Николай, — что эсэсовцы не любят, когда пленные вот так секретничают. Они могут подкараулить нас, развести и каждого в отдельности допросить, о чем шла речь. Если наши ответы совпадут — все в порядке, если же начнем путать — пиши пропало. Крематорий обеспечен. Поэтому договариваемся: ты рассказывал мне о своем детстве, а я — о девушке Тане, на которой собирался жениться перед войной. У Тани глаза синие, она играет на гитаре…
После столь необычного вступления он перешел к существу дела.
— Рядом с тобой будут спать наши товарищи. Запомни: Козловский, Винников, Телевич. Ну-ка повтори!
Я повторил.
— Они про тебя кое-что знают. Поддерживай с ними связь. И еще один человек интересуется тобой: генерал. Позже ты повидаешься с ним. Бывший командир дивизии, настоящий человек.
— Слушай, — перебил я Николая, — а не можешь ли ты говорить со мной прямее?
Николай внимательно взглянул на меня.
— Понимаю, — произнес он, — но всему свое время.
Приятно слышать, что в лагере есть люди, которые знают меня, следят за моей судьбой. Николай стал подшучивать над моим неудачным побегом в Штаргардте.
— Здорово все-таки околпачил тебя зондерфюрер. Красивую легенду выдумал про себя.
— Откуда ты знаешь об этом? — удивился я.
— Свое информбюро…
На этом разговор прервался. Впереди показался эсэсовец. Медленно шагал он по боковой дорожке аппель-плаца, присматриваясь к одиноко бродившим полосатым фигурам. Николай тотчас зашагал вперед, я поотстал. Улучив минуту, когда эсэсовец отвернулся в сторону, я быстро возвратился к своему бараку и юркнул в дверь.
Возле нар стоял худой, стройный человек.
— Здравствуй, товарищ, — протянул он мне руку и добавил: — Козловский. А ты — Пирогов?