— Можно понять чувства, которые владеют каждым из нас, — говорил Зотов, — но нельзя допускать безрассудства. Вчера, например, из сорок пятого блока увели троих наших офицеров. Они угрожали размозжить голову блоковому. Теперь все трое уже там, — он показал в сторону крематория. — Поэтому я требую усиления конспирации. Нужно сохранить жизнь людей. Мелкие диверсии ни к чему. Это на заводе «Хейнкель» есть смысл портить моторы, а здесь, в мастерских, ломать сверла…
Я понял намек генерала. Сказал:
— Среди пленных большой моральный подъем. Готовы хоть завтра в бой.
— Понимаю, хорошо понимаю, — кивнул он. — Ждать осталось недолго, больше ждали. Надо готовиться к удару изнутри. Пора думать о вооружении боевых групп. И вот еще что, Пирогов, прекратите встречаться с полковником Б. Этот предатель занимал у Власова крупный пост и что-то они не поделили. С ним разберется Родина, а мы — солдаты и должны быть твердыми.
Я доложил Зотову, что никак не могу связаться с Водичкой, сколько ни делал попыток, все неудачно.
— Я знаю, — сказал Александр Степанович. — На этот раз Водичка сам разыщет тебя. Выслушай его внимательно. Потом расскажешь мне.
Представитель чехов не заставил себя долго ждать. Как-то у выхода из 67-го блока мне преградил дорогу кряжистый, широкоплечий мужчина. Подавая руку, доверительно посмотрел в глаза.
— Ты Пирогов?
— Я.
— Водичка.
Я немало слышал о Водичке, хотя лично не смог с ним встретиться. По-русски он разговаривал плохо, но мы — славяне, и вполне понимали друг друга без переводчика. Не торопясь, прошлись вдоль барака. Мой новый друг говорил о том, что чехи потеряли в Заксенхаузене сотни прекрасных товарищей, главным образом коммунистов. Многие тяжело болели на почве голода и были сожжены. Теперь, рассказывал Водичка, мы боремся за спасение каждого человека. Достаем продукты, с помощью немецких товарищей устраиваем людей на более легкую работу, добываем лекарства. Наступление Красной Армии по всему фронту вселило в сердца чехов большие надежды.
— Но мы не станем ждать, пока русские солдаты откроют ворота концлагеря, мы собираемся драться с гитлеровцами, — тут же добавил Водичка.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что чешская подпольная организация создает боевые группы по одному с нами образцу.
— А оружие? — поинтересовался я.
— Мы связаны с немецкими коммунистами, которые работают на складах, в мастерских и могут кое-что добыть для нас и для вас.
Из-за угла, от барака, где размещалась часовая мастерская, вынырнул эсэсовец. Водичка первым стал во фронт, снял шапку и хлопнул ею по бедру. Я последовал его примеру. Эсэсовец важно продефилировал мимо, даже не взглянув в нашу сторону.
Договорившись встретиться на следующий день, мы немедленно разошлись. Чем черт не шутит, немец мог возвратиться и устроить перекрестный допрос. Но на следующий день наше свидание не состоялось. Ночью английская авиация совершила массированный налет на Ораниенбург. Четыре часа подряд не прекращались взрывы. Город был буквально стерт с лица земли. Деревянные бараки в лагере трещали по швам, нары вздрагивали, но к нам не залетела ни одна бомба. По всему небу англичане развешали фонари и бомбили всюду, только не лагерь.
При каждом новом взрыве, Василек повторял с наслаждением:
— Так их, еще разок, еще! Люблю симфоническую музыку…
Его сосед заметил:
— Мирное население пострадает.
Василек злился:
— А в Ленинграде, в Киеве и Минске не было, по-твоему, мирного населения?
Часам к трем утра налет закончился. Выстроившись на поверку, мы услышали за стенами лагеря приглушенный незнакомый рокот. Точно море подкатывалось к Заксенхаузену. Когда я вышел с вальдкомандой за ворота, то увидел такую картину: тысячи женщин, стариков, детей с узлами, колясками, чемоданами сидели вдоль стен на пожухлой траве и взирали на дымящий, закопченный город. Женщины плакали навзрыд. Слышались детские голоса. У многих были перевязаны головы.
По иронии судьбы эти люди пришли под стены лагеря смерти спасаться от бомбежки. Со страхом глядели они на черепичные крыши своего еще вчера уютного, но теперь такого страшного Ораниенбурга и, наверное, вспоминали тех, кто остался там, под развалинами. Глазами, наполненными настоящим человеческим горем, глядели они нам вслед. Да, это были уже не те взгляды, которыми когда-то встречали нас на улицах Штеттина, Штаргардта. И ребятишки не кидали нам в спины каменья. Шагая в колонне, я вспомнил разговор Василька со своими соседями. Может быть, эти престарелые немцы и немки хоть тайком проклянут фюрера и его банду, затеявшую мировую бойню и принесшую так много страданий и горя народам.