— Здравствуйте, Андрей! — запросто протянул он руку, точно мы были с детства неразлучные друзья.
— Это доктор Зденек Штых, — скороговоркой сообщил Григоревский.
Нас оставили наедине. Штых говорил по-чешски, вставляя иногда русское слово. Оглядывался, умолкал, к чему-то прислушивался.
— Майор, будешь работать санитаром, — предложил он. — Надо что-нибудь делать. Иначе может закончиться плохо, заберут в каменоломни. Согласен?
Я кивнул головой. Зденек Штых предупредил меня не вступать ни в какие конфликты с блоковым. Он из «зеленых», ненавидит русских и за малейший проступок жестоко избивает.
Итак — отныне я санитар. По сравнению с другими работами, моя немного легче, а главное — безопаснее. Но блоковый… Эта порода людей везде одинакова. Мы, заключенные, ненавидим их так же, как и эсэсовцев. Я до сих пор не забыл, как в Заксенхаузене двое верзил утопили Федора в бочке воды. Здесь, в санитарном лагере по углам бараков тоже стоят такие бочки, и когда я по утрам выношу из помещения трупы и встречаю «своего» блокового, мне становится не по себе. «Зеленому» ничего не стоит подсторожить человека и позабавиться над ним. Обязанности мои не сложны. Каждое утро обходим с напарником барак, стаскиваем с нар холодные, застывшие тела. За ночь трупы костенеют, и стоит больших трудов извлечь их. Они обязательно цепляются руками и ногами за стойки нар, словно не хотят уходить со своих привычных мест.
Штых и блоковый писарь живут в отдельной комнатушке. Закончив работу, стучусь к ним.
— Сколько сегодня? — спрашивает Штых.
— Пятьдесят два, доктор.
— Вчера было шестьдесят, — говорит он. — Пошло на уменьшение.
Писарь докладывает блоковому, тот эсэсовцу. В главной канцелярии списывают число умерших.
На первых порах я сильно расстраивался. Да, это почище Заксенхаузена. Одна ночь уносит десятки людей. И это только в одном бараке. Снились кошмары, я кричал во сне. Но со временем острота ощущений понемногу сгладилась. Врачи научили нести службу. Трупы мы складывали штабелями за бараком. Потом их отвозили в крематорий специальные команды.
— Кто этот Зденек? — однажды спросил я у Саши.
— Коммунист, — сказал Григоревский. — Был арестован вскоре после прихода немцев в Чехословакию. В Праге тогда было схвачено много коммунистов, рабочих и интеллигентов. Долго сидел в Пражской тюрьме. Суд приговорил его к заключению в концлагерь.
С Григоревским они настоящие друзья. А у меня с обоими врачами отличные отношения и полное доверие. Я ведь санитар, ближайший их помощник.
Учитывая, очевидно, мои старания, а скорее под влиянием Зденека Штыха, блоковый разрешил выдавать мне на обед лишнюю порцию супа. Я настолько окреп, что взбираюсь на третий этаж нар без посторонней помощи. Ложусь и подолгу гляжу через окно. Сколько еще будет длиться война? Вот уже декабрь 1944 года, а ни с востока, ни с запада не слышно залпов орудий. На возвышенности белеют под снегом крыши бараков, а за ними торчит кирпичная труба крематория. Когда бы я ни глянул туда, над страшной трубой всегда стоит красный треугольник, и от этого труба напоминает горящую гигантскую свечу. Я долго лежу, присматриваясь, уменьшается пламя или нет. Но оно не только не уменьшается, а, наоборот, полыхает еще сильнее. Пока придет долгожданная свобода, сколько жертв еще сожрет это ненавистное чудовище!
Разволновавшись, я соскакиваю на пол, одеваю колодки и брожу по узкому длинному коридору. В такие минуты на помощь приходит Григоревский. Мы уединяемся в темный угол, где за пологом стоит его кровать, и Саша рассказывает мне последние новости. Фронт неумолимо движется на запад. Безостановочно, день за днем.
— Тебе трудно работать санитаром? — спрашивает Саша. — Если трудно, — не скрывай. Поручим другое дело. Кстати, познакомишься с хорошими ребятами. Они про тебя немного знают. Парни вполне надежные.
Этими ребятами оказалась тройка, составлявшая самостоятельную команду. Занималась она тем, что из верхнего лагеря доставляла продукты в лазарет. Занятие не трудное — возить туда-сюда тележку, вдыхая аромат эрзац-хлеба, но небезопасное. На пути встречаются капо, эсэсовцы, начальство лагеря. Оступишься где-либо, плохо выполнишь команду «мютцен аб!» — изобьют до крови, пошлют в каменоломни.
Однако решение принято. Отныне я перехожу в команду продовольственников, продолжая одновременно выполнять обязанности санитара. Встретил меня высокий, широкоплечий мужчина лет тридцати. Говорил он спокойно, не обращая ни на кого внимания: