— Ничего, поставим парня на ноги, — заверил Петрович.
Сообща пришли к заключению, что борьба за спасение людей очень важна, но нельзя все сводить только к этому. Слишком узко. Нужно поднять моральный дух людей, организовать их в боевые дружины на случай, если гитлеровцы захотят уничтожить заключенных при приближении Красной Армии. Зная повадки своих тиранов, мы понимали, что они способны на это.
Обменялись мнениями о том, как практически усилить распространение сводок Совинформбюро.
— Странно, — заметил Никитин, — но сводки с Западного фронта в лагере знают лучше, чем с Восточного. Создается впечатление, что кое-кто стремится приуменьшить роль Красной Армии в разгроме фашизма.
Петрович рассказал о своем разговоре с двумя заключенными поляками из верхнего лагеря. Это было 18 января, на второй день после освобождения Варшавы.
— Понимаете, — выразил свою обиду Петрович, — они задели меня за живое. Говорят, что Армия Крайова, которой руководят лондонские эмигранты, сама могла освободить Варшаву.
— И что ты им ответил? — спросил Григоревский.
— Ничего не ответил. Показал кукиш!
— Вот этого и не следовало делать! — вмешался я, помня советы генерала Зотова. — В лагере есть немало националистов, людей, враждебно настроенных к нам. Устраивать драчки с ними — глупо. Не время и не место. Надо терпеливо разъяснять людям правду.
Григоревский и Никитин поддержали мою мысль: надо сплачивать силы. Все заключенные — и французы, и поляки, и немцы, и испанцы — ненавидят фашизм. И когда последует сигнал, они пойдут за нами. А после войны разберутся, кто больше пролил крови в борьбе с Гитлером. Во всяком случае, уже теперь ясно: мир будет вечно благодарен советскому народу за избавление от фашистского рабства.
Решили, что Петрович и Индри Коталь, которые чаще всех бывают в верхнем лагере, будут ежедневно добывать сводки Совинформбюро.
Коталь часто встречается со своими земляками и с немецкими товарищами, работающими в главной канцелярии лагеря. Они, конечно, осведомлены о положении на советско-германском фронте. Наша обязанность — передавать эти сведения наиболее проверенным товарищам, разъяснять ход событий. А дальше, мы не сомневались, стоустая молва немедленно разнесет радостные вести по баракам.
Григоревский взял на себя обязанности связного между нами и иностранными подпольными группами. Мы с радостью встретили инициативу Саши. Он хорошо знает немецкий язык и как врач имеет доступ в верхний лагерь, где сосредоточены основные силы подпольщиков.
Пора и оставлять темный закут, слишком затянулось наше первое партийное собрание. Все мы основательно промерзли в наших арестантских одеждах. У меня возникла еще одна мысль, и я жестом остановил товарищей:
— Мы организуемся для самозащиты, для спасения людей, это хорошо и нужно. Ну, а если нам первым придется выступать? Как тогда?
Никитин предложил, чтобы я изложил свои соображения на этот счет. Как человек военный, он любил точные и ясные формулировки и совершенно не терпел туманных фраз.
— Пожалуйста, — ответил я. — Говорят, наша армия уже ведет бои за Будапешт. Затем последуют Вена и Прага — это как дважды два. Придет черед и Маутхаузена. Все, кто доживет до того дня, наверняка не захотят сидеть сложа руки. Поэтому нужно уже сейчас готовиться: думать об оружии, наметить и изучить возможные огневые точки, направление основных ударов, словом, знать все, что потребуется для прорыва и развития успеха.
Это предложение пришлось товарищам по вкусу. Трем военным — Никитину, Логинову и мне предложено разработать конкретный план действий.
В бараке готовились к отбою, блокового не было, и мы легко вздохнули. Я думал, что наше собрание продолжалось по меньшей мере часа полтора, но оказалось — всего пятнадцать минут, ровно столько, сколько требуется четырем мужчинам для того, чтобы выкурить по одной сигаретке.