«Томас… Ну почему?»
========== Том ==========
Небо за окном с каждым днем сереет, тучи сгущаются, нависая все ниже и ниже, будто натяжной потолок, и кажется, что достаточно легкого тычка снизу, чтобы плотная темная пелена прорвалась и хлынула ливнем. Но самолеты по-прежнему взлетают, дырявя небо, а дождя все нет и нет. Город замирает в ожидании, ветер гоняет пыль по дорогам, и от резких его порывов приходится сильней кутаться в куртку, натягивать поглубже капюшон, чтобы сброшенные деревьями листья не кинулись за очередным поворотом в глаза.
Эта погода Томасу под стать, она накладывается на его настроение, становясь с ним одним целым, и Том уверен, что их с городом ожидание имеет одну и ту же природу. Томас не знает, что ему делать, но сидеть сложа руки он совсем не может. Никакие мысли не держатся в голове, ничто не помогает отвлечься, а перед сном он лежит в кровати и подолгу рассматривает потолок, стараясь как-нибудь понять, что происходит в квартире над ним.
Прямо над ним, Господи… Встать на два стула и вытянуть руку вверх, чтобы дотронуться до потолка, ощущая ладонью шероховатую неровность побеленного бетона. Ничего потустороннего в этом прикосновении нет, но Тома все равно пробирает до костей, и он вновь прячется под одеяло, до слез зажмуриваясь. Кажется ему или нет? Выдумал он все это — или нет?..
Не так давно он переговорил со встреченными в магазине соседями, притворяясь, что просто так интересуется, и узнал про Дэвида и Айзека Хоровиц, живших в сто семнадцатой квартире около двух лет назад. Тема эта оказалась под запретом, и отвечали Тому с неохотой, отводя взгляды и торопясь сменить тему, чем только распаляли юношеское любопытство. Том даже отправился в библиотеку — единственную в городе, не считая школьной и той, что в колледже, — и нашел там подшивки старых газет. В нескольких упоминалась фамилия Хоровиц: так Томас узнал, что первым погиб отец — то ли убийство, то ли несчастный случай, дело полиция так и не раскрыла, потому что вскоре после смерти отца не стало и сына, и на том расследование вообще зашло в тупик.
Фамилия их была необычной, в интернете Том нашел еще больше информации, в особенности об Айзеке, который, оказывается, был танцором и даже получал призы международного уровня. Там была его фотография — молодой, светлые волосы, немного брезгливое выражение лица, странное выражение глаз, словно Айзек Хоровиц нанизывал собеседника на иглу своего взгляда, как бабочек на шпильку.
Еще было видео на «ютубе». Том с некоторой опаской включал его, но быстро забыл обо всем, кроме того, что видел на экране. Он не был фанатом танцев, он вообще ничего в этом не смыслил — до теперь. Айзек, которого узнать было несложно, двигался под музыку легко, будто летал, будто никакая гравитация и законы физики над ним не были властны, он выражал движениями то, что иным не удается даже проговорить словами, и Том, глядя на все это, отлично понимал, почему Айзек побеждал на конкурсах. Да. Трудно было не победить.
А еще — неожиданно знакомым было само имя. Айзек. Айзек.
«Где я уже слышал это?»
***
— Ты в самом деле в это веришь? — Санта пинает ногой бутылку, подталкивая ее ближе к мусорному баку, и так переполненному. — Не знаю, Том, я боялась призраков, когда мне было шесть. Мама тогда специально купила низкую кровать, чтобы доказать мне, что под ней никого нет.
Томас досадливо морщится и поправляет висящий на плече рюкзак. С Сантой им по пути домой, она живет в его доме на третьем этаже, и поэтому волей-неволей пришлось стать приятелями. Особенно этому рады родители Томаса, а вот он сам, к его собственному сожалению, предпочел бы подружиться с парнем. С Майклом Тэннесом из баскетбольной команды, например, или с Шейном МакАрпером. Но у него есть только Санта, обычная девчонка, которой он, похоже, нравится.
— Я и не говорю, что он под кроватью. Как раз наоборот.
Том рассказал эту историю вкратце, без подробностей о своем позорном бегстве той ночью. Он и не думал, что девушка ему поверит, просто нужно было выговориться, разделить мысли с кем-то еще, проговорить это все вслух, чтобы по-новому услышать.
Тучи над городом становятся гуще, когда подростки пересекают школьный двор наискосок и по городским закоулкам, игнорируя школьный автобус, направляются домой. Тому хочется перевести тему, но он все-таки спрашивает:
— Ну а ты, ты никогда не поднималась на пятнадцатый? Разве не интересно было?
Она пожимает плечами, поправляет выбившиеся из косы волосы и продолжает удерживать их рукой, спасая от разыгравшегося ветра.
— А что там есть? Только надписи на двери. Я была с мамой на Ниагарском водопаде, когда там все произошло.
— А ты его знала? Айзека? — при звуке этого имени Тому кажется, что ветер затихает, падает к ногам, лишившись силы, но все это — только на секунду. Потом все становится на свои места.
— Видела пару раз. У него было много подруг, а друзей почти не было.
Наконец Том понимает, что ничего из этого разговора не получится, и меняет тему, чтобы Санта не подумала, что он слишком близко к сердцу все принимает. До дома они доходят, беседуя о контрольной по биологии, и Том с трудом выталкивает из себя слова, потому что, откровенно говоря, с Сантой ему неинтересно.
***
Сумерки окунаются в ночную темноту, и когда город становится освещенным только искусственными бликами домов и уличных фонарей, когда стрелки часов переваливают за десять и мать готовится спать, а отец читает книгу на диване, Том выходит из квартиры, соврав родителям, что собирается выкинуть мусор и забежать в магазин за кормом для Пуши. Корм на самом деле не закончился, он спрятан в комнате Тома под кроватью, но иначе его бы наверняка не выпустили.
Мусор Том швыряет в мусоропровод, и пакет с шорохом исчезает где-то внизу, а Том подымается на этаж выше. Здесь горит мутная лампочка, желтоватая и уже старая, от нее раздается тихое потрескивание — и больше нет никаких звуков. На площадке грязно и пусто, словно в сто шестнадцатой и сто восемнадцатой тоже никто не живет.
Том подходит к средней двери и удивленно останавливается: надписи, которые он не так давно разглядывал при свете дня и еле видел, теперь стали гораздо заметнее, будто дневной свет только делал их прозрачней.
«Я так и думал…» — Том с волнением делает шаг вперед и вынимает из кармана завернутый в тетрадный лист кусочек мела. В школе давно пользуются интерактивной доской и флипчартом, поэтому добыть этот кусочек оказалось не так-то легко. Том разворачивает его, покручивает в пальцах, отчего те становятся белесыми, и потом, решившись, пишет прямо на темном полотне двери:
«Привет, Айзек».
В тот момент, когда Том ставит точку, под потолком лопается лампочка, а на улице начинается проливной дождь.
========== Айзек ==========
«Слышишь? Ты меня — слышишь?»
Легкие разрываются болью, столь же внезапной и яростной, как падающие с диковинных птиц-самолетов бомбы. Эти птицы, серебристые, ощетиненные игольчатой смертью — предвестники конца и начала. В огне. В крике. В мольбе о помощи, которая никогда не придет. Потому что неоткуда.
Они летят над городом, отливающем в свете полуденного солнца багряными бликами. Они несут ужас и разрушение. А по следам их неторопливо идет белый всадник, оседлавший Кирима. Никто не знает, как он выглядит. Но знают все: там, где ступит лапа Кирима, все живое умрет. В прах развеется. Сухой травой воспылает.
Высота, тишина… Глубина? Воздух такой плотный, что кажется, будто и не воздух вовсе. Ему суждено быть разорванным в клочья воплями заживо горящих детей, мужчин, женщин, стариков, всех тех, кому не посчастливилось попасть в эпицентр взрыва. Весь город заполнен этими криками. И они продолжат звучать даже после того, как огонь утихнет, даже после того, как развеется ядовитый смог; они впитаются в кожу, растворятся в крови, чтобы остаться там навсегда.
«Очнись!»
Быстро мелькает время. При желании его можно даже пощупать пальцами, настолько оно осязаемо: на глазах мертвый город зарастает травой. Теперь все это пространство покрывает большое зеленое поле, на котором пасется стадо черных коров с влажными глазами. И все они смотрят в одну сторону — на восток. Туда, откуда когда-то давно, века назад, прилетели серебряные птицы. Они стоят неподвижно и смотрят. Ждут чего-то.