«Томас, открой глаза. Сейчас же!»
А потом внезапно все прекращается, и настает Пустота. И посреди всей этой Пустоты появляется лицо. Широкое, не очень красивое, с веснушками на крыльях носа. Оно что-то говорит, куда-то зовет. Но Том не слышит этого. И тогда веснушчатый хватает его за руку.
Бац!
Пустота лопается, как мыльный пузырь.
«…нет, ну ты представляешь, да? Этот козел отправил меня на пересдачу только потому, что я сказала, что Шекспира вообще не было. Представляешь? Это же все знают!»
«…через неделю будет матч с „Красными дьяволами“, придешь посмотреть? Мы их точно в этом году сделаем».
«…отвали, я сказала! С кем хочу, с тем и гуляю!»
— Томас, чего застыл? Живо на тренировку!
***
Айзек выдыхает. Кажется, все. Мальчики, девочки, баскетбольный клуб… Можно наконец расслабиться. Но только вот — надолго ли?
С того самого дня, как Айзек по собственной не иначе как дурости соединил свое сознание с сознанием Томаса, прошла почти неделя. И каждую ночь — вот так. Нет, сны, конечно, интересные. Яркие, красочные, реалистичные. Даже слишком. Одно только 3D-порно с этим вот с веснушчатым спасителем в главной роли чего стоит… В общем, теперь Айзек ломает голову над тем, как бы ему потактичнее от снов Томаса отделаться. Войти туда было просто, а вот выйти…
— Ах!.. Майк, погоди, я…
«Ну вот, опять началось. Парень, может ты уже это… в жизни сделаешь?!»
Айзек закатывает глаза и пытается заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, вообще не быть. Но куда там. Томас сладко спит. Ему снится донельзя эротичный сон, а он, Айзек, ощущает себя законченным вуайеристом, которого против воли кинули в самую гущу фантазий подростка.
Называется, дожил.
***
В комнате светло. Солнце косыми лучами падает на Томаса, который в этот момент сидит на подоконнике в одних трусах и смотрит на баскетболистов, разыгрывающих полуфинал. На табло пока 1:0 в пользу «Бешеных гризли». Мяч забросил Майкл Тэннес — звезда команды и мечта всей школы (Томаса — так точно). Сидит вот, внимательно наблюдает, чувствуя, что возбуждается от одного только вида Майка на поле. И вот — уже начинает ласкать себя поверх трусов; глаза горят, дыхание сбивается.
Айзек смотрит на него, и думает: ну, а дальше-то что?
А дальше Майкл забрасывает в корзину второй мяч, толпа ликует, и он, не иначе как от всплеска эндорфина, сдирает через голову футболку, показывая всем свой красиво накачанный торс.
С губ Тома срывается стон. Он просовывает руку под резинку трусов, обхватывает член ладонью и уже по-серьезному так начинает дрочить. Но уже через минуту-другую ему кажется, что этого мало. И тогда он отрывает свой зад от подоконника, стягивает трусы, кидает их на пол, садится обратно на подоконник, раздвигая широко ноги. Одну руку кладет на член, уже налитый и готовый к бою. Вторую — сначала облизывает, а потом — пропускает между ног, на ощупь находя анус. Толкается в него пальцами, морщится, и, чтобы как-то отвлечься от первых неприятных впечатлений, прикрывает глаза, представляя себе Майка. Конечно же — голого. Это срабатывает. Томас шепчет его имя, потихоньку трахая себя в зад, а когда расслабляется настолько, что мышцы становятся податливыми, понемногу начинает поддавать жару.
— Ах!.. Майк, погоди, я…
Воображение у Томаса работает отлично, и он, наверное, смог бы даже вполне хорошо себе кончить, но тут его глаза встречаются с глазами Майка-настоящего — того, что внизу, под окном, на баскетбольной площадке. Сердце у Томаса замирает, а затем пускается в дикий пляс. Его буквально сдувает с подоконника. Он бежит к двери, распахивает ее и… Медленно улыбается. Кажется, Томас передумал удирать. Вместо этого он решается провернуть кое-что захватывающее, и от одной уже мысли об этом у него подгибаются колени.
Томас оставляет дверь открытой и идет назад. Поднимает с пола штаны, но они его интересуют постольку-поскольку, главное — ремень. Томас вытаскивает его из петель, проверяя на прочность — несколько раз дергает в разные стороны. Результат его удовлетворяет. После — подходит к кушетке, стоящей чуть поодаль от окна, забирается на нее. Ремнем обматывает сначала одну руку, крепко, так, что буквально через пару секунд перестает ее чувствовать. Заводит за спину. Пропускает за спину же и ремень, обматывая и второе запястье. Наклоняется вперед, оттопыривая задницу. Стоять в такой позе, с заведенными за спину руками, на коленях, упираясь лбом в кушетку, не очень удобно. Но — сильно волнительно. Яички Тома поджимаются в предвкушении… Он дрожит.
В коридоре слышатся глухие шаги. Они приближаются. Все ближе и ближе. Томас закусывает губу, ждет. Кто-то останавливается перед дверью. Стоит. Думает, войти, не войти. А затем решается, делает шаг вперед, потом еще один, и еще… Томасу из его положения видны только ноги вошедшего: волосатые, сильные, накачанные, в спортивных шортах. От него пахнет свежим потом. Но Томасу это не кажется неприятным. Он — ждет.
Майк стягивает с себя шорты и трусы. Кладет горячие ладони на ягодицы, сжимая их. Затем — сплевывает на дрожащий круг мышц, растирает пальцем. Наклоняется, устраиваясь точно и совершенно без подготовки или чего бы то ни было там еще входит в Томаса, выбивая из глотки крик, полный боли. Томас кричит и корчится, ремень врезается в запястья, Майк наваливается на него сверху, проникая глубоко и жестко, хватает за волосы, сжимает своей ручищей его горло…
А Айзек думает, глядя на все это: как хорошо, что люди не телепаты. Хотя… Как сказать.
***
Просыпается зайчик-Том от звонка будильника. Вяло сползает с кровати, идет в душ, где под холодной струей сбивает стояк, собирается — он ничего не помнит про ночной секс и уничтоженный в огне город — надевает джинсы и толстовку и, даже не позавтракав, тащится в школу. Айзек провожает его из окна задумчивым взглядом. Он знает точно только одно — больше он не хочет видеть во сне, как Том и Майк ебутся. Как-то это все… неприятно, что ли. Будь он все еще человеком, подумал бы, что ревнует. Но ревность от призрака… это же смешно. Или нет?
Айзек качает головой и смотрит на небо. Где-то там потерялся его дом. Где-то там его, возможно, ждут.
Небо цветет цветом серым и черным — под стать настроению. Будь у Айзека крылья, он бы давно полетел туда, чтобы исчезнуть в разряде высоковольтных молний.
— Ну нах…
Он отворачивается от окна, нервно поведя плечом. Что-то его гнетет, а что именно — непонятно. И чтобы как-то отвлечься от этого состояния, Айзек решает наведаться на чердак. Там и вид лучше. И вообще — все лучше. Под самой крышей ютятся голуби. Много старой мебели. Детские коляски. Картинки, книжки. И схрон героина. Не на самом чердаке, правда, снаружи. Айзек обнаружил его, когда уже стал призраком. И долго, помнится, дивился, как его туда засунули — чтобы добраться до схрона, нужно было быть акробатом: вылезти на пятнадцатом из окна, по карнизу проползти до слепого пятна, встать на цыпочки и уже вот в такой вот позе на ощупь шарить в «дымовых» окнах. Или как они там называются? Хитры и изобретательны господа нарики. Но, видимо, забывчивы.
Вопреки ожиданиям, на чердаке голубей не оказывается. Темно, промозгло, ветер завывает в уши. Захотел поднять себе настроение, называется. В голову лезут разные мысли, одна гадостней другой. О жизни, о смерти, о Томасе… Айзек знает, что ничего хорошего из таких дум не выйдет. Но ничего с собой поделать не может. Это все — гроза.
Тучи сгущаются.
Айзек нервничает и впадает в странное состояние помешательства. Не понимает, что делает, не понимает, зачем делает. Время просачивается сквозь пальцы. Сознание рассыпается на осколки. Перед глазами стоит этот чертов сон, а потом еще и девочка эта странная вспоминается, с которой Томас все время ходит в школу и из школы. Айзек силится вспомнить что-то очень важное, но в памяти будто дыра. Похожая на ту, что красуется на его груди.