Айзек начинает злиться. Он кричит в голос, будто раненый зверь. А люди думают, что это ветер завывает в трубах и грохочет в подъезде дверцами почтовых ящиков, и всё косятся на небо, где вот-вот разразится гром и ливанет дождь.
«Пожалуйста. Кто-нибудь. Помогите мне».
Никто не слышит. Айзек бьется об стену, скребет ногтями грудь, в которой так больно, рвет на голове волосы. Но все это абсолютное ничто по сравнению с тем, что творится у него внутри. Пожар, адский котел, в котором он варится в собственном соку.
И вдруг вспышкой приходит осознание — сегодня день, когда его не стало.
— Сегодня… я… умер? Ну, тогда с днем смерти меня. А-ха-ха-ха!
Часы бьют полночь. Смех Айзека разносится глухим эхом. Он смеется, а по щекам градом катятся слезы, подобно потокам дождя — в окна.
Айзек сползает на пол, прислоняется лбом к холодной стене. Его трясет. Он обхватывает себя руками за плечи, раскачивается из стороны в сторону, закрывает глаза. Проваливается в пустоту. Из которой его бессовестно пытаются выдернуть, позвать обратно, в мир, полный боли. Айзек пытается отмахнуться от этого зова, но зов — сильнее.
«Чертов Томас, все никак не угомонится».
— Оставь меня в покое уже… Ну, что тебе от меня надо? «Привет, Айзек». Ну, привет… а теперь — вон. Вон, я сказал — вон!
Горло Айзека взрывается криком. Мигающая от перепадов электроэнергии лампочка не выдерживает децибел и лопается, в последней момент своей жизни становясь ярким бенгальским огнем.
«Красиво…» — равнодушно думает он, медленно поднимаясь с пола, чтобы дойти до своей квартиры. Всего-то пару шагов. Томаса он прошивает насквозь, но даже не обращает на это внимания. Тот все равно максимум что ощутит, так это легкое прикосновение холода, да и то не факт.
В темноте находиться привычно. Он почти растворяется в ней, становясь ее частью и ее основой. Он почти заходит к себе в квартиру, но что-то настойчиво шепчет в глубине его растерзанной дыши: оглянись. И Айзек оглядывается. Ну Томас. Ну стоит. Что еще? Рассеянно глядит по сторонам, пытаясь понять, что именно его не хочет отпустить в покой и тишину. И натыкается на сгусток пульсирующего света возле ног парня. Что это? Что это, мать его, такое? Вглядывается, до рези напрягая глаза. Предмет будто ускользает. Будто не хочет, чтобы Айзек его заметил. Будто это что-то принадлежит другой его жизни, о которой ему не следует вспоминать…
Ключ!
Ну, конечно же, как он мог забыть.
Чертов ключ от чертовой квартиры, где живет призрак.
Айзек качает головой и нервно смеется. Он думал, что «это» давно уже кануло в бездну, а вон как оказалось.
С трудом отводит взгляд от ключа, переключая внимание на «дорогого соседа». Все-таки не следовало с ним связываться. Каждый раз, когда случается что-то неприятное, это что-то неизменно связано с этим чересчур любопытным парнем, который, кажется, только и ищет приключений на свой нетраханный зад. Совсем люди страх потеряли…
— Рассказать тебе о том, что смотрит в твои глаза сейчас?.. Беги Томас, я по-хорошему прошу, иначе ты умрешь. Потому что… мне все это надоело.
Миг, и Айзек стоит возле Томаса, тот и вздохнуть еще не успел, а он уже рядом. Невидимыми пальцами цепляет его подбородок. Невидимыми глазами смотрит в его глаза. А потом, усмехнувшись, целует своими невидимыми губами его губы, потихоньку вытягивая самое ценное и дорогое — жизнь. Еще немного, и Томас потеряет сознание. Еще немного…
— Уходи-и-и…
Шепот, полустон, полувздох.
Айзек отпускает свою несостоявшуюся (пока) жертву на свободу и уходит не оглядываясь. Он надеется, что Томас не дебил и одного урока ему будет достаточно. А если нет… Лицо Айзека искажается злобой. А если нет — пощады ему не будет. Айзеку нечего терять. Он — мертв.
========== Том ==========
От звука разбитого стекла Том испуганно зажмуривается и инстинктивно прикрывает голову руками, чувствуя, как мелкие осколки стекла падают на плечи и скатываются на пол. Вокруг на мгновение становится ослепительно-темно, тогда Томас решается убрать руки и открыть глаза. Привыкая к скудному свету из мутно-грязного окна на лестнице ниже, Том стряхивает с плеч стеклянное крошево, радуясь, что на руках не осталось царапин, а затем медленно поднимает голову вверх. Того, что осталось от лампы, совсем не видно: оно прячется в сгустившихся под потолком тенях и рассмотреть можно будет не раньше утра. Он украдкой глядит в одну и другую сторону, на квартиру «116» и «118», прислушивается к звукам, но никаких шагов или даже скрипов оттуда не слышно, значит, можно не опасаться, что в вандализме поутру именно Томаса и обвинят. Только после этого он выдыхает и направляет взгляд на дверь с собственноручно сделанной надписью.
— Не хочешь общаться, Айзек? — голос немного дрожит, потому что теперь у Томаса исчезли все сомнения в том, что его призрак самый что ни на есть настоящий.
В тот момент, когда он принимает решение уйти, чтобы не раздражать потусторонние силы еще сильнее, чем уже смог, ему чудится чужое дыхание на губах, и сразу же голова начинает кружиться, как при тепловом ударе, а суставы слабеют, будто мышцы вдруг стали неспособными поддерживать тело. Перед глазами темнеет так, что ночь становится плотной стеной, и Том оседает на пол, коленями прямо в осколки стекла. Они впиваются в джинсы, колют сквозь них кожу, и это немного приводит Тома в чувство, отрезвляют и прогоняют полуобморочное состояние. Том проводит ладонью сзади по шее, зарывается в волосы и слегка сжимает их в горсти, чтобы укрепить ощущение реальности происходящего. С минуту думает над тем, что это было: сначала кажется, что призрак бродит где-то рядом и поэтому тело так на него реагирует, но с другой стороны… у Тома не очень хорошие оценки по биологии, но он все равно помнит, что выброс адреналина в кровь может закончиться кислородным голоданием, которое вызывает головокружение и обморок.
«Не стоило сюда соваться», — он вновь разглядывает дверь и собственную надпись, тянется к ней рукой и растирает мел, делая слова почти нечитаемыми. Возможно, завтра он вернется и сотрет это все полностью, и больше не будет здесь ничего трогать, и подыматься сюда не будет, и даже думать об этом месте себе запретит. Полной решимости в этом у Тома нет, но когда он перемалывает эти мысли в своей голове, ему делается спокойнее.
Он уже готов подняться на ноги, когда замечает рядом с собой предмет, которого раньше тут то ли не было, то ли он просто не заметил. Ключ, надетый на кольцо из твердой проволоки. Том задумчиво вертит его в пальцах, трет подушечками металлическую поверхность и старается не слушать голоса разума, уверяющего, что будет лучше оставить ключ там, где он и лежал, и прямо сейчас возвращаться домой, пока родители не заметили его отсутствия и не подняли тревогу.
«Да ладно… это наверняка даже не от этой двери».
Поднявшись на ноги, Том замирает на пару секунд, а потом с мыслью «я только проверю» вставляет ключ в замочную скважину сто семнадцатой. Он входит гладко, будто сам рад оказаться среди знакомых сувальд и так и просится провернуться один раз против часовой стрелки, чтобы наконец за долгое время исполнить свою функцию. Но Том резко, будто испугавшись, выдергивает его и отходит на два шага назад.
Все происходящее кажется ему нереальным, чересчур странным и почти киношным. Эта лампа, это головокружение, и этот ключ, неизвестно откуда взявшийся рядом с Томасом. В его голове все это просто не укладывается, и он наконец разворачивается и уходит, решая подумать об этом завтра.
***
Но завтра не наступает.
Том не просыпается к восьми, не просыпается к десяти и не открывает глаз к двенадцати, и тогда отец, оставшийся сегодня дома, звонит миссис Батлер на работу, а та — требует немедленно вызывать «скорую». Пока доктора едут, отец Томаса не находит себе места, меряя комнату сына шагами, а его мать, бросив все дела, спешит домой. Они приезжают одновременно: миссис Батлер в серебристо-сером такси и автомобиль «скорой помощи» с включенной сиреной — так что все в доме моментально узнают о том, что где-то случилось несчастье. Любопытные высовываются из окон, кто-то открывает дверь, и каким-то непостижимым уму образом вскоре все в подъезде узнают о том, что случилось.