Совершенно случайно я обнаружил список профессоров и преподавателей Воронежского университета, умерших до 1925 года, и в нем под 1919 годом нашел фамилию А. Г. Бекштрем. Этрусколог приехал в Воронеж из города Юрьева (теперь Тарту) вместе с другими профессорами закрытого немецкими оккупантами русского университета. Протокол постановления о переводе юрьевских профессоров в Воронеж подписал Владимир Ильич Ленин.
Незаметно для себя я втянулся в этрускологию. В Воронежском музее изобразительных искусств, в экспозиции, открытой в 1966 году, после тридцатилетнего перерыва, я обнаружил несколько этрусских ваз, в том числе одну с надписью. Наверное, Бекштрем знал, что это надпись этрусская, но не успел ее изучить и опубликовать.
Мне пришлось обратиться за консультацией к единственному в нашей стране специалисту по этрусскому языку Алексею Ивановичу Харсекину. Оказалось, что он живет не в Москве и не в Ленинграде, а в районном центре Тернопольской области — Кременце. Это не мешает ему успешно заниматься этрусским языком, публиковать свои работы не только в нашей стране, но и в Италии и других странах.
Мой новый знакомый занялся этрусским языком по собственной инициативе, мало рассчитывая на чью-либо поддержку. Я почувствовал, что в нем есть что-то родственное с прежними энтузиастами этрускологии.
Интерес к науке может начаться со случайного, второстепенного. Сын бедного пастора Генрих Шлиман, когда ему было девять лет, увидел картинку с изображением пылающей Трои. Через многие годы он раскопал Трою, в существование которой не верили многие ученые, и открыл неведомую эгейскую цивилизацию. Это открытие все равно было бы сделано наукой, но, не попадись юному Шлиману книга с картинкой, оно произошло бы гораздо позднее.
Этот пример, который я всегда держу в памяти, беседы с А. И. Харсекиным, труд А. Г. Бекштрема с его знаменательным посвящением — все это укрепило меня в мысли побольше узнать о людях, посвятивших себя изучению этрусской истории и языка.
Роясь в фолиантах, перелистывая архивные дела, подшивки газет и журналов, я выбирал факт за фактом, деталь за деталью, чтобы восстановить облик, характер, склонности этих ученых, о которых до нас дошло не так уж много сведений. Чем больше я знакомился с моими героями, жившими в Древнем Риме, Англии, России в разные времена и часто не знавшими друг о друге, тем яснее вырисовывалась картина титанических усилий, предпринимаемых для решения этрусской загадки.
Она столетиями высилась, как неприступная крепость, и тысячи смельчаков бесстрашно шли на ее штурм. Трудно даже представить себе, сколько сделано ошибок, сколько понесено потерь. Но даже ошибочные пути и решения, поскольку они осознавались наукой, не были бесплодными и никому не нужными жертвами. Неудачный опыт все же был опытом. И ученые избирали другие пути, пока кому-нибудь не удавалось нащупать уязвимое место в обороне противника или вырвать у него одну из тщательно скрываемых тайн. Еще и теперь этрусская твердыня не уступила перед дружественным натиском ученых, еще поныне она не выкинула белый флаг. Но уже видно, что час окончательного решения этрусской загадки недалек.
Легенды и факты
Кормчий из-под ладони долго вглядывался в плоскую полосу песчаного берега, постепенно переходящую в округлые холмы. Наконец, отняв руку от лица, не оборачиваясь, он что-то крикнул зычным голосом. Двое матросов повели кормовые весла вправо. Поднимая брызги и водяную пыль, корабль двинулся к берегу. Вот его нос уткнулся в прибрежную мель. И все, кто были на палубе, спрыгнули в воду.
— Эйя! — раздался протяжный возглас кормчего.
— Эйя! — подхватили матросы и мощным рывком столкнули корабль с мели.
Киль заскрипел по влажному песку. Капельки пота заблестели на смуглых лицах. Матросы не отпускали корабль, пока он весь не вышел из воды и не лег на песок, задрав осмоленный, покрытый скользкими ракушками борт. Глаз, выведенный желтой краской на носовой части судна, развернулся. Теперь он смотрел на облака, окрашенные розовоперстой Эос[1].