— Да будут тебе в помощь боги! — сказал старик, расталкивая коз. — Давно у меня не было гостя. Подходи ближе. Дай я с тобой познакомлюсь.
Он протянул руку и быстро ощупал лицо Арунта.
— Да, ты уже не молод. Подожди. Я сейчас приду.
Вскоре старик возвратился. В его руке была большая чаша с молоком.
— Выпей, — сказал он, протягивая ее Арунту. — Козье молоко снимает усталость. Вина и хлеба у меня нет.
Арунт выпил молоко и поставил чашу на землю.
— Ты тут один? — спросил он.
— Был у меня брат. Здесь его могила. Видишь развесистый дуб? Правее на три шага.
— Вижу, — отвечал Арунт. — А не страшно тебе в лесу?
— Я привык. Злой человек сюда не придет. Да и взять у меня нечего. А то, что темно, так темно всюду — и в лесу и в городе, и днем и ночью. Козы ко мне идут сами, искать не надо. Заслышат флейту и бегут.
— А волки? — спросил Арунт.
— Волки меня не трогают. Однажды, когда еще брат жил, он коз в город отвез. Я с флейтою время коротал. Возьмешь в руки — деревяшка. А может говорить, как ручей, шуметь, как ветки бука под ветром, стонать, как ночная птица. Я могу тебе ею всю свою жизнь рассказать. Послушай.
Старик приложил к губам флейту. Мелодия вырвалась наружу. Арунт не слышал никогда еще такого зовущего к пляске напева. В нем было веселье мореходов, пропивающих серебро в тавернах Пирги, и покачивание крутобоких триер на волнах бурного моря, свист, пение, крики птиц и зверей в неведомых лесах. Но вот мелодия изменилась. Это был заунывный лад древних песен, вывезенных расенами с Востока. Такие песни поют в Тарквиниях, и в Кортоне, и в Вейях. Но их, наверно, можно услышать где-нибудь у Сард[5], на холмах, где родился Аплу, сын солнца и музыки.
Резкие, яростные звуки. В пении флейты — гнев, отчаяние И вот уже она поет ласково, примиряюще, грустно.
— Вот так я играл в тот день, — сказал старик, опуская флейту. — И, кроме этих звуков, ничего не слышал. Потом брат мне сказал, что около хижины стояла волчица и подвывала. Убежала, когда он подошел. Испугалась. Звери людей боятся, потому что добра от них не видят. Добром можно все сделать!
— Басни! — сердито бросил Арунт. — Ни звери, ни люди не понимают добра. Они ценят силу.
Старик присел на полусгнившее бревно, отодвинул рукой козу, норовившую лизнуть его в щеку, и начал:
— В те годы, когда на холмах над Тибром еще не было Рима и все земли принадлежали нам, расенам, жил лукумон Мезенций. Он правил не одним городом, а всеми двенадцатью и считал себя равным богу. Он требовал, чтобы ему приносили первинки урожая, как Тини. Он называл народ чернью и считал, что может управлять силой.
— Довольно! — прервал Арунт старца. — Мезенций был жесток и за это заплатил жизнью. Но он правил расенами тридцать и три года. А те, кто идут у черни на поводу, не удержатся у власти и трех лет. Чернь, как быка, надо держать в ярме и подгонять стрекалом. Ты, старик, слепец. Откуда тебе это знать?
— Я не всегда был слепцом, — отвечал пастух невозмутимо. — Свет в глазах у меня отняли за то, что они видели больше других. Я плавал на кораблях в далеких странах, беседовал с мудрецами. Вернувшись в Клузий, стал наставлять людей. В том году, когда с неба начали падать камни, я вышел на площадь. Ты был когда-нибудь в Клузии, путник?.. Что же ты молчишь?
Арунт скрылся. Конец этой истории был ему известен. Да, он приказал ослепить этого моряка, одного из тех смутьянов, которые разрушают у черни страх перед небожителями. Моряк убеждал, что не надо бояться падающих камней, что их швыряют не боги, недовольные скупостью и непокорностью расенов, а на далеком острове вырвались камни из раскаленной горы и их принесло по ветру.
Встреча со слепцом была неприятна Арунту. Но более всего тревожило другое: число «12» не принесло счастья. «Может быть, от меня отвернулись боги?» — в ужасе думал Арунт.
Он вспоминал свою жизнь, чтобы отыскать причину гнева бессмертных.
Однажды он обещал Тини сто голов, если с его помощью одержит победу над лигурами. Лигуры были разбиты и бежали в горы. Арунту стало жалко сотни быков, и он приказал принести в храм сто кроликов и отрубил им головы перед алтарем. Но он ведь не обещал, что принесет в жертву сто быков! И Тини не должен быть в обиде.
В другой раз Арунт приказал казнить десять греческих пиратов, промышлявших разбоем в Тирренском море. Эти греки, так же как он сам, верили в Тини, называя его по-своему — Зевсом. Перед смертью они обратились к отцу богов с мольбой о наказании убийц. Так на их месте поступил бы любой.