Рамта поворачивала вазу, внимательно рассматривала рисунок. По выражению ее лица нельзя было понять, нравится ли он ей или нет.
Обернувшись к Цецине, она бросила несколько слов и показала на меня.
Муж Рамты пожал плечами. Мне кажется, я понял этот жест. «Что ты меня спрашиваешь? — говорил он. — Ведь ты же госпожа в этом доме».
Рамта, позвав флейтиста, что-то приказала ему. Я уловил знакомое мне слово «мувалх» и вздрогнул. Неужели моя ваза не понравилась и сейчас меня поведут на скамью?
Но я ошибся. Бывают же счастливые ошибки!
— Госпожа, — перевел флейтист, — довольна твоей работой. Она устраивает в своем доме мастерскую и дает тебе в помощь пятьдесят рабов.
На этом можно было бы и кончить рассказ. Вы ведь знаете мои вазы. Правда, как вольноотпущеннику мне достается треть дохода. Но Рамта подарила мне флейтиста. На этом настоял Цецина. Бывают же и у мужчин капризы, с которыми вынуждены считаться женщины. Даже такие, как Рамта!
Когда флейта играет знакомую мелодию, рабы шевелятся проворнее. Они вспоминают скамью, эти ленивые рабы. Как же мне не молиться богам за мою благодетельницу Рамту?
Ларт долго не мог понять, чем он разгневал Толуме´ну. Ведь он посещал храм Уни Владычицы[9] не реже, чем соседи, и приносил жертвы, насколько ему позволяли скромные средства. Родители, которых в один день унесла чума или еще какая-то болезнь, оставили Ла´рту дом и небольшой виноградник в горах у Кортоны.
Толумена свирепел с каждым днем и совсем уже открыто бранил Ларта, называя его лентяем и бродягой, словно сам в его годы он только и делал, что возносил молитвы богам. Вчера жрец, выгнал Ларта из храма, крикнув ему в спину: «Иди прочь, брат аримы!»
Тогда-то Ларту стало ясно, что всему виною арима. Мальчику подарил ее в Пиргах чернобородый карфагенский купец, корабль которого разбило бурей. Он и арима добрались до берега на бревне. Карфагенянин называл животное Арми, что на его языке значило «арима»; римляне, которых было немало в Кортоне, называли ариму по-смешному — си´миа.
Первое время арима тосковала по своему первому хозяину и может быть, по сородичам в лесах Ливии[10]. Она лежала, сжавшись в комок, и по ее мордочке катились почти человеческие слезы. Но вскоре она привыкла к новому дому и полюбила мальчика. Стоило Ларту показаться, как арима бросалась к нему на плечо, обматывая для верности его шею хвостом. Мальчик показал ариме нехитрые фокусы, которым принято обучать собак или кошек. Но кроме того, без всякого обучения она забавно подражала людям, передразнивала их. Добрые люди за это на нее не обижались, а только радовались, видя, как зверек старается походить на человека.
Как-то в нундины Ларт отправился на базар, прихватив с собой ариму. В тот день на базаре было много земледельцев, привезших на продажу плоды, овощи и живность. Многие видели ариму впервые. Они гурьбой ходили за Лартом, и, чтобы еще больше рассмешить этих людей, мальчик как бы невзначай попросил:
— А ну-ка, дружок, покажи, как сердится сборщик податей, когда закрывают дверь перед его носом.
Арима поворотилась на плече, почесала лапой за ухом и скорчила такую рожу, что толпа покатилась от хохота. От смеха не удержался даже угрюмый смотритель базара, по имени «Не дам промаха», о котором говорили, что он в последний раз смеялся при царе Миносе[11].
Может быть, Толумена был в это время в толпе и услышал, как народ потешается над сборщиками податей (известно ведь, что жрецы с ними заодно), или он связал веселье и смех с тем, что в тот день храм Уни был пуст так же, как медная шкатулка для даяний. Во всяком случае, именно с этого дня он невзлюбил Ларта и его «богомерзкую тварь». Ненависть его распространилась на весь квартал, в котором обитали ремесленники. Заметили, что он его старательно обходил во время праздничных церемоний. И если ему все же не удавалось миновать дом Ларта, он демонстративно плевал в его сторону.