С ревом жрец кинулся за аримой, вприпрыжку бежавшей по улице. Пузан еле за ним поспевал.
Порой, когда арима намного опережала преследователей, она останавливалась, дожидаясь их. Высунув язык, она неслась дальше.
Видимо, есть какое-то стадное чувство, зародившееся в ту далекую пору, когда люди жили ордами, чувство, порой толкающее на бессмысленные поступки и преступления. Заметив бегущего, толпа начинает за ним гнаться, хотя, может быть, этот человек ничего не украл, а просто готовится к соревнованию в цирке. Стоит кому-нибудь одному заглянуть в щель забора с таким видом, словно он обнаружил нечто стоящее внимания, как тотчас же у него отыщутся подражатели и полезут к дыре и на забор. Глупцы! Так и теперь, у жреца и Пузана, мчавшихся за аримой, в толпе отыскалось множество добровольных помощников. С криками они кинулись наперерез ариме. Никто не подумал спросить, какое она совершила преступление. Но уже с уверенностью кто-то утверждал, что она осквернила храм. Этот шум пополз по толпе, обрастая подробностями. В каких только грехах не обвиняли бессловесное животное! Всерьез уверяли, что появление аримы в храме — дурное знамение, предвещающее повторение всех прошлых бед: мора, возмущения рабов и войны с римлянами. Богов можно умилостивить лишь принесением жертвы: ариму и ее хозяина надо посадить в кожаный мешок и бросить в море.
Смертельно перепуганная арима бросилась к арке, за которой начинался базар, и, сделав головокружительный прыжок, оказалась на ее верхней перекладине. Толпа облепила арку.
— Вот она! — показывали зеваки на ариму. — Видишь, как съежилась! Теперь ей не уйти!
Услужливые руки подтолкнули лестницу, и Пузан, вытерев ладонью вспотевший лоб, полез вверх. Арка была деревянной. Верхняя перекладина гладко вытесана и вовсе не рассчитана на то, чтобы на нее становились. Да еще люди такой комплекции, как Пузан! Под его тяжестью перекладина затрещала. Падая, Пузан успел схватиться за нее и повис, красный, как вареный рак, с вытаращенными глазами.
В толпе раздался хохот и крики: «А ну, Пузан, подтянись!», «Ай да Пузан!». Но каким рукам было под силу подтянуть такую тушу? Пузан пыжился, пыжился и наконец, как мешок с песком, грузно полетел вниз.
И в тот момент арима прыгнула с арки. Она угодила на самую вершину пирамиды яблок, выставленных на продажу. Яблоки рассыпались, к величайшей радости уличных мальчишек, не упустивших случая набить пазухи. В улюлюкающей толпе уже нельзя было различить продавцов и покупателей. Все оставили свои дела и кинулись за животным.
Арима улепетывала изо всех сил, петляя по проходам в овощном и молочном рядах. Кто-то запустил в нее головкой капусты. Арима ловко увернулась, а капуста угодила в Толумену, мчавшегося впереди всех. Дико завопив, жрец метнулся в сторону и опрокинул амфору с медом.
В другой раз это происшествие могло бы отвлечь внимание толпы, но сейчас все взоры были устремлены на зверька. «Смотрите! Смотрите!» Арима прыгнула на кровлю рыбного ряда и оттуда немыслимым прыжком перемахнула на «столб слез». На какое-то мгновение все стихло.
Столбом слез называли высокую каменную колонну в центре площади. К ней приводили должников. Закон предписывал держать их на хлебе и воде в доме ростовщика, а в нундины выводить к столбу, чтобы тот, кто сжалится, заплатил за них долг, иначе их ожидала работа на чужбине[14]. Вот и теперь под столбом было двое несчастных. Сквозь прорехи в одежде виднелись кровавые рубцы. Тот, кто постарше, сидел безучастно, уставившись на землю, где лежала снедь, принесенная милосердными торговками. Другой, помоложе, с интересом наблюдал за аримой, которая, вися на хвосте, обмахивалась голой ладошкой. Совсем как матрона в жаркие дни!
При виде аримы лицо смотрителя базара вытянулось и помрачнело. Может быть, он истолковал ее кривлянье как издевательство над правосудием, стражем которого являлся? Ведь это был не простой столб, которым подпирают кровли. На этом столбе держится порядок в государстве. Рухни он, бедняк бросит работу. Никто не будет возвращать долгов. Перестанут платить жалованье людям, которые служат закону.
Недаром смотрителя базара прозвали «Не дам промаха». Когда-то он считался лучшим лучником двенадцатиградья и побеждал на состязаниях во время празднеств богини Норции. С тех пор прошло много лет, но еще не иступились камышовые стрелы и не стерлась тетива, принесшая пальмовую ветвь.
Толпа замерла, увидев в руке «Не дам промаха» лук. Кажется, люди взирали с неодобрением на смотрителя базара и все желали ему промахнуться. В конце концов, это игра, состязание в ловкости, потеха. Почему ее хотят прервать? Или, может быть, люди уловили во всем происходящем какой-то смысл? Ни у кого из них не хватило смелости насолить жадному и жестокому Толумене, переломать ноги мяснику, хоть он это давно заслужил. Никто не залез на столб и не показал язык всем этим злым, надутым, важным. Даже ги´стры[15], дающие представление на площади, не решатся на такое. Смотрите, что она хочет сказать: «Плевала я на ваши законы, на ваше богатство, на ваши угрозы!»
15
Гистр — этрусское слово, обозначающее бродячего актера. Отсюда латинское слово «гистрио´н» — актер.