Жизнь в доме шла своим чередом, отношения с сестрой улучшились после приезда в краткосрочный отпуск младшего брата Бахрама. Днем он пропадал с друзьями, а вечерами играл с Сабиром в нарды, подшучивал над сестренкой, стараясь как-то сблизить их, втянуть в общий разговор.
После его отъезда всем взгрустнулось, но отношение сестры к Сабиру стало заметно теплее, и он дорожил этим. Долгие раздумья над ее словами убедили, что в чем-то сестра права, что нельзя было ему уезжать, ведь отец был совсем беспомощным. Он не отговаривал сына из гордости, не желая показаться слабым. Свой последний разговор с отцом Сабир вспоминал не раз. Жизнь не повернешь вспять, безусловно, он виноват перед семьей, и главное сейчас — это помочь устроить жизнь сестры и брата, обеспечить спокойную старость матери.
Похожие друг на друга дни уходили незаметно, но ему и не хотелось никаких изменений. В размеренности, покое, ровных отношениях с окружающими он находил удовлетворение. Не искал ничего другого.
Если бы еще не визиты участкового инспектора милиции Мурсалова, совсем было бы хорошо. Участкового он знал с детства, как и большинство сельчан, относился к нему с уважением. И все-таки предпочитал видеться с ним пореже. Старший лейтенант видит в нем ранее судимого, которого обязан контролировать по долгу службы, и эта мысль угнетала Сабира, настраивала на задиристый, ироничный тон. Мурсалов, казалось, этого не замечал. Зайдя в дом, приветливо улыбался матери, сестре, никогда не отказывался от чая. У порога снимал обувь, клал на стол свою видавшую виды фуражку и заводил неторопливый разговор с матерью о колхозных делах. Его можно было принять за доброго старого дядюшку, навещавшего родственников. Мурсалов не надоедал с вопросами, не читал морали, и все-таки Сабир всегда с нетерпением ждал его ухода.
На людях участковый к нему не подходил, издали обменивались приветствиями. «Ничего, — успокаивал себя Сабир, — должен же он присмотреться, убедиться, что нет у меня на душе ничего дурного».
Беда пришла неожиданно. Поздно вечером, когда сестра с матерью уже улеглись спать, а он, по обыкновению, возился в своей небольшой мастерской, в ворота сильно постучали. Набросив пиджак, он вышел во двор, отодвинул засов. На улице стояли сержант с овчаркой, двое в штатском и Мурсалов.
— В чем дело?
— Придется тебе, парень, поехать с нами, — хмуро произнес один из штатских.
— Но что произошло?
— В милиции объясним.
— У меня дома мать и сестра, что сказать им?
— Скажи, что задержан по подозрению в краже.
— В какой краже? — опешил от неожиданности Сабир, не двигаясь с места.
Заметив, что мужчина в штатском начинает раздражаться, инициативу перехватил участковый.
— Видишь ли, Сабир, обворовали сельский магазин. Овчарка взяла след и привела прямо сюда.
Что делать? Протестовать? Не подчиниться эти людям? Покончить жизнь самоубийством? Сабир лихорадочно искал ответы на роившиеся в голове вопросы. Отказывался верить в происходящее, но милиционеры с собакой были реальностью. Они хотели пройти во двор, но Мурсалов остановил их и, взяв его за локоть, подвел к милицейскому УАЗику. Машинально повинуясь ему, Сабир забрался внутрь, с обеих сторон уселись парни в штатском. Сержант с Мурсаловым остались у дома.
В райотделе его усадили в небольшой комнатке напротив дежурной части. Понемногу он начал приходить в себя, происшедшее уже не казалось таким загадочным, вспомнил рассказы о том, как милиция «раскрывает» преступления, хватая ранее судимых. Он не верил таким разговорам. Послушаешь зека — сплошная невинность, все, кроме него, виноваты, редко кто честно признает, что сам себя погубил. «И вот на своем горбу теперь испытал милицейские штучки», — горько думал он.
В дежурку вошел подполковник с усталым, раздраженным лицом.
— Ну что с кражей? — спросил он у дежурного. — Вещдоки взяли?
— Нет, товарищ подполковник, Мурсалов попросил следователя не делать обыск. Этого парня привезли, а они остались на месте.
Подполковник, неопределенно махнув рукой, направился к выходу.
— Я домой, держите меня в курсе дела. И с доставленным пусть разбираются быстрее.
— Есть, — козырнул дежурный
Сабир предался грустным мыслям. Себя ему не было жалко, больно было за мать и сестру. Мурсалов даже не дал попрощаться с ними.
Ему хотелось умереть, вся прошедшая жизнь казалась сплошной ошибкой. Вспомнил слова Карпенко о милосердии. Интересно, верил ли он в то, что говорил, или действовал согласно инструкции? Вспомнилась колонистская жизнь, навсегда вошедшая в его прошлое, а теперь уже и будущее. Его обвиняют в краже, учитывая первую судимость, нежелание встать на путь исправления, суд вкатит на полную катушку, невесело рассуждал Сабир.
Во двор въехала машина, и в дежурной части появился Мурсалов. Кивнув дежурному, направился к Сабиру.
— Ну, как ты?
Сабиру не хотелось отвечать, но, пересилив себя, выдавил чуть слышно:
— Ничего.
Потом посмотрел на участкового.
— Почему вы не дали мне попрощаться с матерью и сестрой? Вы же знаете, я невиновен! Я должен был им это сказать, и вы этого боялись.
Мурсалов вздохнул, покачал головой.
— Пойдем.
— Куда, в камеру?
— Нет, не в камеру, в гостиницу.
— Там тоже была кража?
Участковый еще раз вздохнул.
— Сейчас два часа ночи. Тебе надо где-то переночевать.
— Вы хотите сказать, что я свободен?
— Да, свободен, но у меня к тебе просьба не возвращаться без меня в селение. Дома я уладил, мать предупредил.
Устроив Сабира на ночлег, Мурсалов ушел.
Ночью Сабир не знал, что и думать. Происходят непонятные вещи: то его забирают из дому, обвиняют в несовершенной им краже, то отпускают без каких-либо объяснений. Сплошные загадки. Осторожно, чтобы не будить спящих в комнате постояльцев, наощупь разобрал постель, быстро разделся и улегся в кровать.
...Тем временем Мурсалов на своем стареньком мотоцикле спешил в село. Холодный ветер забирался под плащ, и он продрог до костей. Не заезжая домой, подъехал к участковому пункту, разжег печку, заварил чай. За окном забрезжил рассвет.
Выйдя из теплого помещения, ощутил неприятную дрожь. Холодное осеннее утро встретило колючим северным ветром. Мурсалов направился к магазину. При дневном свете внимательно осмотрел место происшествия, несколько раз обошел невысокое строение, в котором размещался сельмаг. Неторопливо, метр за метром обследовал всю прилегающую территорию в радиусе пятидесяти метров, кое-где подолгу усаживался на корточки, разглядывал примятую траву, изредка удовлетворенно покрякивая. Подъехали следователь Шахбазов с экспертом-криминалистом, — еще ночью они условились произвести дополнительный осмотр места происшествия. Подошел завмаг Агагусейнов, полный лысеющий мужчина. Весть о краже прокатилась по селению, незаметно собралась небольшая группа сельчан. Мурсалов ловил на себе вопросительные взгляды, но его лицо оставалось невозмутимым. Осмотр места происшествия завершился, и следователь, подойдя к Мурсалову, озабоченно покачал головой.
— Боюсь, мы зря потеряли время. Надо было еще ночью делать обыск.
Мурсалов согласно кивнул головой.
— Хорошо бы.
— Почему же вы настаивали на обратном?
— Я настаивал только в отношении Панахалиева, у него в доме краденого нет, он невиновен, поэтому я и настоял на том, чтобы его освободили из дежурной части.
— Но ведь собака, ни разу не сбившись, привела к его дому, — возразил Шахбазов.
— Это провокация с целью сбить нас с толку. Парень судимый, его опорочить нетрудно.
— Но мы обязаны проверить эту версию!
— Зачем травмировать мать и сестру Панахалиева? Только-только в доме покой воцарился, поверили они в него, а тут мы с необоснованными подозрениями.
— Почему с необоснованными? Овчарка четко взяла след.