«Пока наша лодка греблась усердными усилиями юной девушки, сидящей на веслах, я, укрывшись большим листом кувшинки, прилег на корме и любовался природным пейзажем. Погода стояла теплая. Листья сыпались в лодку отовсюду и даже немного завалили мою спутницу, так что ей периодически приходилось подниматься и сбрасывать листья в воду. В такие моменты она становилась похожа на мельницу. Потом она снова садилась за весла. Видимо, было уже поздно, и бедняжку клонило в сон, и я, чтобы помочь ей, несколько раз поднимался со своего уютного местечка и выливал на нее ведро холодной воды из‑за борта. Это ее сильно взбадривало, и она в благодарность мне улыбалась — правда слезы, быть может чрезмерного счастья выступали еще иногда на ее глазах. Уже засыпая, из под полуприкрытых век я немного лучше рассмотрел ее, так как мы в это время как раз, выйдя из сельской местности, подплывали к центру города, и бесчисленные огни освещали ее белое, хотя и порозовевшее от физического усилия тело.
Опишу здесь ее более детально. Сначала, скажем, дать хотя бы такой факт: сантиметрах в пятнадцать выше колена на ноге ее (а может быть эта часть женской ноги называется уже бедром — тут, как писатель, я обязан уточнить этот момент и при случае посмотрю в каком‑нибудь медицинском словаре), так вот, в этом месте у нее была небольшая родинка, выделяющаяся на белой коже очень живописно. Вообще, гребущая в ночи женщина выглядит чрезвычайно живописно, особенно если вы находитесь в центре Парижа, и вас освещают огни Эйфелевой башни. Если бы это знали импрессионисты, то они наверняка бы усаживали своих натурщиц за весла и рисовали бы их в таком положении. Это и вдвойне приятно — так как постоянное передвижение освежает взгляд.
Так вот, вернусь к своей спутнице. Неожиданно она бросила весла и в изнеможении упала на меня. Надо сказать, что было уже очень холодно, и совершенно нечем укрыться в такой поздний час посередине реки в лодке, вокруг которой к тому же черт знает какая нечисть может кружить и заманивать меня на дно. И хотя она была несколько тяжела, но зато очень теплая, так что спать было довольно неплохо. Правда, вначале она сильно дрожала, и это никак не давало мне заснуть. А то вот еще: мне на лицо все время текли какие‑то хотя и теплые, но соленые капли, пока я не попросил ее немножко отодвинуть голову вбок. Она опять сказала, что плачет от радости. Наконец она уснула, и я накрыл ее сверху кувшинки листом.
Утром мне надо было на работу, но я так пригрелся, что не хотел даже вылезать. Вначале мы плыли в полном тумане, и я не знал, где мы и даже стал воображать в своем мозгу, будто мы заплыли в сказочную страну. Но потом туман над Сеной постепенно рассеялся и я увидел, что мы плывем по Сене. Как раз лодку прибило к берегу, недалеко от моей работы. Я потихоньку выполз из‑под… к сожалению забыл вчера спросить, как ее зовут — эту женщину — ну да ладно. Ну, вобщем, я выполз из‑под нее потихоньку, чтобы не будить, потому что по себе знаю, как это не приятно, когда тебя будят рано утром поутру, да еще когда холодно. Хотя конечно можно было на нее для взбадривания вылить опять ведро воды, но мне уже лень было ее зачерпывать из‑за борта. Тем более, что возле лодки плавала какая‑то грязь, принесенная, видимо с какой‑нибудь фабрики. Говорят, в Сене каждый день находят кучу трупов. Может быть и так. Мне просто жаль было пачкать так чисто вымытое вчера в бане тело моей спутницы.
О том, как я попал на работу и что со мной было дальше, рассказывать здесь не буду, потому что писатель строго наказал мне не описывать событий, выходящих за рамки одного дня. Хотя, если разобраться, то за рамки дня я вышел уже давно, потому что описал события прошлой ночи. Так что ограничение на длительность событий уже не верно. Но я все равно не буду описывать то, что случилось со мной на работе, потому что это неинтересно. Тут я должен внести некоторое разъяснение: сами события, происшедшие на работе были интересными, а вот описывать их мне совсем не интересно. Поэтому опишу всего лишь самое начало: